Генрих Третий. Последний из Валуа
Шрифт:
Несмотря на весь свой католицизм, Генрих тяжело переживал бремя этой ответственности. Он тут же начал писать послания, записки, стараясь преуменьшить свою роль и оправдать участие в кровавой бойне. Он никогда не позволит относить на свой счет трупы, которыми были забиты все реки Франции, но воспоминание об ужасах той ночи кровавой тенью ляжет на его судьбу.
Глава 10
Из Ла-Рошели в Краков
(29 сентября 1572 – 6 июля 1573)
Посвящение в рыцари ордена Сен-Мишель происходило 29 сентября. Среди тех, кто удостоился этой чести, были король Наваррский и принц Конде. В самый торжественный момент церемонии они должны были сделать перед алтарем глубокий реверанс. Видя их унижение, королева-мать не могла скрыть охватившей ее радости и, обернувшись к присутствовавшим в церкви послам, широко улыбнулась.
Человек, униженный подобным образом, не мог позволить себе быть ревнивым – вернувшись в лоно церкви, принцесса Конде обрела утраченную свободу.
Эта резвая, смешливая молодая женщина была совершенно покорена удовольствиями, о существовании которых она, до девятнадцати лет живя в провинции, и представления не имела. Жизнь манила ее, и она мечтала, забыв обо всем, броситься в ее объятия, но угрюмый увалень, с которым по политическим соображениям была соединена ее жизнь, никак не мог быть гидом в этом путешествии. А рядом был другой, такой очаровательный, такой красноречивый, такой знаменитый! Маленькая Мария была вполне добродетельна, но пропитанная эротикой атмосфера Лувра мало способствовала стоицизму.
Мадам Неверская, сестра принцессы, охотно вызвалась помочь влюбленным и послужить для них ширмой – счастье Генриха не знало границ. На несколько недель он совершенно забывает о придворной жизни, интригах, о Польше, своем генерал-интендантстве, о славе и честолюбии. Его вполне устраивала роль двадцатиоднолетнего Дафниса, приходящего в экстаз при виде девятнадцатилетней Хлои.
Погруженный в свою идиллию, Генрих не придает значения родам своей сестры, королевы Испании Елизаветы, а ведь ее дочь, родившаяся в октябре 1572 года, принцесса Мария-Елизавета, могла стать его женой и принести ему в приданое трон. Узнав эту новость, Карл IX воскликнул: «Тем лучше для королевства!»
Генрих оставался наследником, но он и не думал радоваться.
Одним из последствий его любовной лихорадки была перемена отношения к Маргарите, сильно связанной в ту пору с мадам Конде. И, возможно, впервые он смотрит на нее просто глазами брата.
Екатерина питала жгучую ненависть к королю Наваррскому, поскольку гороскоп предсказывал, что ему будет принадлежать французский трон. Желая уничтожить его, и чем скорее, тем лучше, она сразу после Варфоломеевской ночи задумала развести его с Маргаритой. Генрих полностью поддерживал этот план. Он полагал, что таким образом поможет сестре освободиться и загладит свою вину перед ней. Велико же было их изумление, когда Маргарита резко воспротивилась.
Однако ею руководила совсем не супружеская любовь: любое общение с этим мужланом, от которого вечно разило чесноком, было ей глубоко противно, но их связывали общие политические интересы. У Маргариты было немало причин обижаться на свою семью, и постепенно она отдалилась от родни, став частью клана Бурбонов.
Мария Клевская видела, что Генрих страдает от этого глупого упорства. С другой стороны, герцог Гиз, снова ставший другом монсеньора, опять начал вздыхать при виде королевы Наваррской. Его страсть, которая, пока Маргарита не вышла замуж, была для всех помехой, теперь вполне устраивала и королевскую семью, и церковь. И мадам Конде посвятила себя этой благородной миссии.
Однажды, когда две молодые женщины прогуливались по Лувру, Мария, смеясь, увлекла Маргариту в апартаменты, где они столкнулись с Генрихом и герцогом Гизом.
Бросившись с поцелуями на шею возлюбленному, Мария сказала, что заговор их ей понятен, но она не может предать свою сестру, мадам Гиз. Не слушая ничего, Маргарита поклонилась и с достоинством покинула это общество: она больше не любила Гиза и еще слишком любила Генриха, чтобы простить его.
Но это облачко нисколько не омрачило счастья Марии Клевской и Генриха, находившихся на седьмом небе. Однако принцы не имеют права слишком долго предаваться любви. Очень скоро политические проблемы вернули Генриха к реальности.
Если Варфоломеевская ночь почти не запятнала репутации монсеньора, то она нисколько и не укрепила его позиций во Франции. Ему приписывали замысел и тщательную подготовку этих событий, энергию и решительность в их проведении, умение отстоять свою точку зрения при дворе. Католики превозносили его решительность, умеренные – его осторожность. Его поведение противопоставлялось поведению короля, жестокого, непостоянного, кидающегося из одной крайности в другую. Все признавали, что из двух братьев государственным мужем был младший.
Поддерживаемый общественным мнением и владея ключами от всех государственных механизмов, благодаря своему генерал-интендантству герцог Анжуйский был более могущественен, чем король, и обладал большим влиянием. Такое положение дел никак не могло устроить Карла, который к тому же приходил в бешенство, наблюдая счастливый медовый месяц своего брата, тогда как сам он нигде не находил покоя. После родов своей жены Карл вернулся к Мари Туше, от которой у него родился сын, граф Овернский, но этот незаконнорожденный ребенок никогда не сравняется в правах с монсеньором.
В свои двадцать два года Карл чувствовал полный упадок сил. Туберкулез подтачивал его организм; после охоты у короля часто шла горлом кровь. Он понимал, что скоро ему придется расстаться с короной и с Лувром… Одно присутствие брата наполняло короля такой ненавистью, что он был бы рад даже гражданской войне, лишь бы удалить от себя Генриха.
Екатерина была уверена, что после смерти Колиньи и измены принцев партия протестантов парализована. Но, чтобы продолжить дело, начатое в Варфоломеевскую ночь, она должна была усилить нажим на протестантов, не оставив в живых ни одного гугенота. Однако задачи и цели внешней политики Франции ей этого не позволили.