Генрих Третий. Последний из Валуа
Шрифт:
Курьер, припавший к его ногам 3 июня, приветствовал в его лице короля Польши…
В тот день, когда Монлю, епископ Баланса, въезжал в Краков, чтобы представить кандидатуру герцога Анжуйского на польский трон, через другие городские ворота проникла новость о Варфоломеевской ночи.
Сначала казалось, что для французского претендента все потеряно: в Польше было много протестантов, а католики славились своим либерализмом. Вся без исключения польская знать испытала глубокий ужас, узнав о резне 24 августа.
Но это не обескураживает Монлю. С поразительной дерзостью – его противники утверждали, что с бесстыдством, – он отрицает саму суть дела. Варфоломеевская ночь? Это просто полицейская операция – возможно, немного суровая – против мятежников. Не было никаких убийств, казнили лишь с дюжину протестантских вождей, уличенных в государственной измене.
Епископ использовал в своих целях легенду о заговоре адмирала Колиньи и благодаря своему богатому воображению привел тысячу разнообразных доводов.
Козырной картой Монлю была идея французского посредничества между Польшей и султаном. Немалое значение сыграло и обещание, что впредь двор будет проводить политику умиротворения в отношении протестантов.
Но ни русский царь, ни эрцгерцог не собирались сдаваться без боя. Избрание первого было маловероятным из-за его страшной репутации. В борьбе со вторым Монлю пускает в ход последние средства. Теперь он обещает все и всем. Он клянется, что Генрих будет проводить политику веротерпимости, уважать все права своих подданных, прислушиваться к мнению сената, никогда не воспользуется своей властью без разрешения грандов. Кроме того, он обещает, что как только Генрих будет выбран, он тотчас оставит Ла-Рошель.
Но этого полякам было недостаточно. Главный маршал представил французам длинный список условий. При любом колебании своего собеседника холодно говорил: «Если не поклянешься, твой принц не будет царствовать».
И Монлю соглашался. И так вплоть до условия, что, если король нарушит свои обещания, поданные имеют право на неповиновение. Но и этого было мало: между Венецией и султаном под эгидой Франции было заключено соглашение. И поляки уже мечтали, что их солонина, их зерно и их выделанные кожи через Оттоманскую империю будут поступать на Адриатику, куда стремился всякий купец.
И 9 мая, после тридцати четырех дней размышлений, Генрих де Валуа был избран королем Польши под восторженные крики толпы.
Получив это известие, Екатерина заплакала от радости. Этот дипломатический триумф означал не только осуществление ее материнских надежд – королева-мать могла гордиться делом своих рук. Достойная преемница Франциска I и предшественница Ришелье, она вполне мирными средствами нанесла сокрушительное поражение Австрийскому дому. Примирив Польшу и султана, владения которого распространялись на большую часть Венгрии, она блокировала императора между двумя его противниками, мешая ему соединиться с Филиппом II. В том же самом мае Вильгельм Оранский признал за Карлом IX титул Покровителя Нидерландов. И чтобы обложить Габсбургов со всех сторон, оставалось только заключить брак между герцогом Алансонским и Елизаветой Английской.
Так, без единого пушечного выстрела, королева-мать полностью парализовала Испанию, отрезав ей путь к вторжению во Францию, которое, несмотря на недавние кровавые события, вновь становилось реальной угрозой.
И наконец, стал королем обожаемый сын!
Все колокола Парижа звонили в честь счастливого события, в Нотр-Дам исполнили «Тебя, Бога, славим», а вечером в водах Сены долго отражались огни фейерверка.
Екатерина, потеряв голову от счастья, писала своему сыну: «Никогда впредь не подписывайте Ваши письма “самый преданный слуга”, ибо я хочу видеть в Вас самого преданного сына, который бы отдавал мне должное как самой преданной матери, когда-либо существовавшей на свете».
Однако Генрих вовсе не был столь счастлив. Он корил себя: «Подлинный герой должен был забыть свои личные привязанности ради долга». Но что поделаешь, если для двадцатидвухлетнего человека пылкая страсть обожаемой возлюбленной и любовь всей Франции значили гораздо больше!
Юный монарх боялся будущего. И он вынашивал макиавеллиевские планы избавления от этой участи.
А пока ему предстояло как можно скорее разделаться с Лa-Рошелью. Он еще не получил официального сообщения обо всех пунктах договора, подписанного Монлю. В своем письме от 1 июня Екатерина писала монсеньору: «Король посылает Вам свои указания на случай, если обстоятельства сложатся так, что Вы возьмете Ла-Рошель…»
Генрих понял все с полуслова и начал подготовку к генеральному сражению. Он лично следит за всеми приготовлениями, сам осматривает подкопы под стены крепости. Однажды он был столь неосторожен, что его узнали часовые, стоящие на стенах Лa-Рошели. Они тотчас же открыли огонь.
Две выпущенные ими пули просвистели совсем рядом, едва не задев Генриха, и у него была возможность «познать леденящее чувство страха».
Атака была назначена на следующий день и, как все предыдущие, закончилась неудачей. Вся военная мощь королевства была брошена против непокорной крепости. Послушный наставлениям королевы-матери, Генрих больше не упорствует, однако держит осаду Ла-Рошели до 26 июня. Договор, поспешно заключенный десятью днями позже, предоставлял протестантам полную свободу вероисповедания, а жителям Ла-Рошели, Нима и Монтобана – свободу отправления протестантских культов: указ был подписан в Булони 6 июля 1573 года.
Генрих возвращается в Париж; словно для того, чтобы насладиться первыми плодами своего королевского звания, в действительности же – с намерением воспользоваться любыми уловками, дабы избавиться от него.
Глава 11
Король поневоле
(6 июля 1573 – 18 февраля 1574)
Обняв мать и насладившись пылкими объятиями Марии, новый монарх должен был пойти поприветствовать короля.
Он был потрясен переменой, происшедшей в Карле за несколько месяцев: казалось, его придавило бремя жизни, угрызения совести сделали еще более яростными и частыми нервные приступы, а чахотка вконец подточила его тело атлета.
Увидев потухший взгляд брата, болезненный румянец на его щеках, Генрих подумал: «Он уже покойник».
И он тут же еще раз поклялся никуда не уезжать.
Карл IX, пребывавший в возбужденно-болезненном состоянии, принимая монсеньора, даже не думал скрывать своей злобной радости от того, что тот скоро покинет Францию. Его неприязнь к брату превратилась в ненависть, он видел в Генрихе первопричину всех своих страданий, физических и моральных, и нисколько не сомневался, что, когда тот уедет, к нему вернутся здоровье и покой.