Генрих Третий. Последний из Валуа

Эрланже Филипп

Так закончился земной путь Екатерины Медичи, этой удивительной королевы. Ошибки, допущенные в старости, вынашивавшиеся ею сложные династические комбинации, воспоминание о Варфоломеевской ночи не должны затмевать дел, совершенных королевой-матерью во имя Франции. Благодаря ей были отвоеваны Гавр и Кале и сохранено единство королевства в трудные годы правления Карла IX.

Глава 14

Павший за Францию

(5 января – 2 августа 1589)

Поток черных, коричневых и белых платьев затопил улицы Парижа 6 января 1589 года: тысяча двести студентов на разные голоса распевали «Тот день, день гнева…» ¹⁹. Дети несли свечи, взрослые – факелы; иногда они останавливались, испуская воинственные кличи, и тогда пламя свечей отблеском пожара подрагивало на стенах домов. Все стекались к собору Парижской Богоматери, где толпа, притоптывая ногами, скандировала: «Конец роду Валуа!»

Это чудовищное шествие положило начало волне жестокости, которой город, в буквальном смысле слова обезумевший от горя, платил за смерть Гиза. Разъяренная толпа ворвалась в церковь Сен-Поль, разбила надгробия фаворитов короля, с общественных зданий срывались гербы Франции и Польши, королевские изображения вымазывались экскрементами.

А пока простонародье предавалось этим забавам, муниципалитет и духовенство занимались делами серьезными. Из всего семейства Гизов в городе оставалась лишь герцогиня де Гиз, привлекательная вдова, которая вот-вот должна была разрешиться от бремени. Этот трогательный и поэтичный образ вызывал еще большее негодование толпы, стремившейся воспользоваться отсутствием принцев, чтобы захватить власть.

Сорбонна объявила 7 января, что французы свободны от своих обязательств перед королем, поскольку тот предал свою веру. А 16 января новый комендант Бастилии, Бюсси Ле Клерк, появился в парламенте, объявил об отстранении от власти президента парламента, Арле, и увел его в тюрьму вместе с несколькими роялистски настроенными советниками.

Бриссон, «самый мудрый и самый робкий человек во Франции», соглашается занять пост президента парламента лишь после того, как ему к горлу приставляют дуло пистолета. Но, боясь возвращения короля, он тайно пишет свой протест, где объясняет, что занял этот пост лишь под воздействием силы.

Запуганный таким образом парламент прекращает вершить правосудие именем короля и становится орудием в руках революционеров. Париж пытается говорить со всей Францией таким образом, словно корона, соскользнув с королевской головы, оказалась на голове столицы. Парижская ратуша наводняет провинции посланиями, листовками, призывая главные города «принести клятву на верность Союзу», что многие и делают с энтузиазмом. Исполнительная власть полностью переходит в руки Совета, состоящего из сорока человек (три епископа, шесть кюре, восемь дворян, двадцать три буржуа), налоги были снижены на четверть, церковь освобождается от уплаты ренты.

И все же Гизов беспокоит эта республика, которая обходится без них. Никто более из членов этого семейства не обладал качествами диктатора, но герцогиня де Монпансье превосходит всех своей храбростью и целеустремленностью. Она спешно отправляется в Бургундию, привозит оттуда своего брата Майена и представляет его парижанам как их нового вождя.

Но Майен, тучный и медлительный, разительно отличался от герцога де Гиза с его благородной осанкой. Тем не менее он был назначен генерал-лейтенантом Союза, но за этим званием ничего не стояло: реальная власть принадлежала церкви и Шестнадцати, которых поддерживали фанатики, купавшиеся в испанском золоте. Церковные кафедры проповедников превратились в революционные трибуналы. Ежедневно священники в церкви разоблачали какого-нибудь роялиста или просто человека умеренных взглядов, а то и еретика. И когда несчастный выходил из церкви, его уже поджидали – одна половина города доносила на другую. В Оксере престарелый д’Амио, в прошлом воспитатель короля, не осмеливался ступить за пределы своего прихода, а в Тулузе были зверски убиты несколько судей.

«Это конец королевства», – писал австрийский посол. Торговли больше не существовало, по дорогам боялись ездить, крестьяне прятались в лесах, буржуа закапывали свои деньги в земле.

Филипп II наслаждался, созерцая этот развал, а его посол Мендоса, вновь появившийся в столице, вел себя как полновластный хозяин Лиги, армию которой он оплачивал. Благодаря его деньгам, Майен сумел удержать Орлеан и захватить все города к северу от Луары, которые еще были на стороне короля. На юге страны армия протестантов, бездействующая уже целый год, пришла в движение.

Узнав о смерти Гизов, король Наваррский просто сказал: «Я всегда знал, что им не под силу справиться с задачей, которую они сами себе поставили, и я знал, что кто-то из них в этой борьбе погибнет».

Люди недальновидные уговаривали Беарнца воспользоваться ситуацией и объявить юг страны независимым княжеством, но он не поддался этому искушению. Понимая, что будущее его рода, как и будущее страны, зависит от того, сумеет ли он помириться со своим шурином, король Наваррский заверяет Генриха III в своей преданности и предлагает помощь в борьбе с мятежниками.

И король Наваррский ведет свои войска в бой; очень скоро они захватывают Ниор, Сен-Мексе, Луден, Шательро, Туар.

В начале марта Генрих, зажатый между сторонниками Лиги и протестантами, обнаруживает, что его королевство состоит из трех городов – Тура, Блуа и Божанси. Это было ничтожно мало даже по сравнению с владениями Карла VII в тот момент, когда появилась Жанна д’Арк.

Генриха III обычно упрекают в том, что после смерти Гиза он не вскочил на коня и не взял Париж силой, разбив сторонников Лиги. Но для этого была необходима хорошо обученная армия и такие солдаты, какими располагали Майен и Фарнезе, чьих воинов Филипп II был готов в любой момент бросить в атаку. Такая армия представляет сокровище сама по себе, а в королевских сундуках не было и ста экю золотом.

После отъезда Штатов 16 января д’Эпернон привел к своему господину две тысячи аркебузиров; несколько полков привели Бирон и д’Омон, но всех этих людей хватало лишь на то, чтобы обеспечить безопасность короля – они не могли отражать атак, когда протестанты угрожали им с другой стороны.

Генрих полагал, что лишенная своего вождя Лига скоро сдастся, но был вынужден признать свою ошибку. И вот он, такой богобоязненный, такой набожный – после Святого Людовика во Франции не было столь набожного короля, – видел, что против него восстает не только Церковь, но и весь католический мир, от Рима до Эскориала. Оставался лишь один выход – соглашение с протестантами. И на этот путь его толкало все ближайшее окружение.

И все же король колебался: он не мог забыть бесконечных восстаний гугенотов, их фанатизма и жестокости, их стремления к сепаратизму, алчности их вождей.

Даже Генрих Наваррский, которого он всегда защищал и которому помогал деньгами, неоднократно платил ему черной неблагодарностью; по крайней мере дважды он наносил удар в спину – в 1576 и 1580, – когда Генрих III находился в очень трудном положении. Более того, в душе Генриха все переворачивалось при мысли, что он должен будет официально признать ересь. Мог ли «старший сын» Церкви отречься от своих взглядов – человека и монарха? Убийство кардинала де Гиза, прелата наполняло его душу угрызениями совести, он дрожал при мысли, что может быть отлучен папой римским от церкви.