Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
— Не будем о том, Фиса, — стараясь, чтобы прозвучало помягче, твердо сказал Осташа.
Пусть теперь она сама его позвала — он все равно больше не пойдет с бабой в дерезняк.
Фиска смотрела на него снизу вверх огромными мокрыми глазами.
— А я вам хоть немножко-то люба?..
— У меня невеста есть, — легко соврал Осташа. — Ты, Фиса, лучше вдовца какого поищи… Ты девка бойкая, все у тебя еще сладится.
Не желая говорить дальше, он развернулся и пошагал обратно к костру.
— Эй, питухи! — громко
Но пьяным бурлакам никуда не хотелось идти.
— В Шайтанке штоф, а в казенке бочка! — крикнули Осташе.
— Да не сдохнет татарин, оклемается!
— Татары — они как кошки живучи!
— У меня соседа на лесоповале еще не так придавило — выжил, только скособочился!
— Иди один, коли охота!
— Ты нам тут не указ, на скамейке командуй!
Осташе тошно стало слушать этот глумливый гам.
— Да чтоб вам дети также пособили! — в сердцах сказал он, повернулся и пошел в лесок отыскивать шалаш Никешки.
Никешка вылез из бугры, широко зевнул, протер кулаком глаза.
— Бакира в Шайтанку?.. — переспросил он. — Ох, боже мой… А что, кого другого послать не можешь?.. Ладно-ладно… Давай только еще Корнилу Нелюбина разбудим. Ему чего — ничо, сходит с нами…
Корнила закряхтел, но отпираться не стал.
— Авось и меня вынести кого господь пошлет, — пробурчал он. — А народ — дрянь пьяная…
Из жердин и веток Корнила и Никешка связали носилки, навалили лапника и уложили Бакира, сверху закинули армяками. Неподалеку по верху берега из Мартьяновой деревни в Старошайтанский завод вела Старая Шайтанская дорога. По ней до завода было верст пять-шесть. Никешка привязал к жердям носилок веревку и перекинул ее себе на шею. Он взялся идти первым. Осташа и Корнила подхватились сзади.
— Тяжел… — вздохнул Корнила. — Ладно, допрем бедолагу.
Через мелкий перелесок они вылезли на кручу берега и оказались на дороге. Здесь было темно и тихо. Глаза постепенно привыкали, и Осташа увидел, что в черных разъезженных колеях дороги лежит белый ледок. Лес вдруг обрисовался в темноте призрачно и объемно — это светлел иней на еловых лапах. Мигали звезды в бегущих тучах. Луна то зажигалась, то гасла, оставляя в небе шевелящийся след, будто сплеталась-расплеталась светящаяся кудель. Даже гул Чусовой умолк за деревьями, только издалека, откуда-то снизу доносилось ручьевое журчание реки. Осташу вдруг поразил покой на Старой Шайтанской дороге — это после свалки на сплаве, после пьяного галдежа у костра…
Они шагали без разговоров, хрустели подмерзшей слякотью. Слева, снизу от Чусовой, сквозь лес изредка пробивались огни костров. Там другие бурлаки с иных барок готовили ужин.
Когда по Осташиному расчету приблизились к Свинкам, дорога начала забирать направо, напрямую к заводу. Осташа велел Никешке и Корниле остановиться. Носилки опустили на обочину.
— Вы передохните, — пояснил Осташа, — а я до Чусовой сбегаю. Там караванный должен стоять. Мне положено перед ним сказаться.
— Осташ, прихвати от костра квасу, что ли, иль чего там будет, — попросил Никешка. — В глотке сохнет. Не грызть же лед из лужи…
Вниз по склону Осташа продрался сквозь густой пихтарник и вышел на узкий истоптанный покос вдоль Чусовой. На покосе горело с десяток костров. Темные громады барок громоздились, как дома по улице. Повсюду сновал народ, слышались окрики, смех, ругань.
Осташа уверенно направился к самому большому огню. Точно: это был костер караванного. Вокруг него стояли длинные лавки, которые караванный начальник вез с собой для важности. На лавках с достоинством расселись сплавщики, Осташа их узнал. Пасынков вел со сплавщиками степенный разговор. Осташа подошел и встал за спиной Довлата Халдина так, чтобы оказаться на свету. Пусть Пасынков его увидит. Пасынков, конечно, увидел, но и бровью не повел. Он говорил с Довмонтом Талашмановым по прозвищу Нахрат:
— Ну и как ты, братец, обошел Висячий боец?
— Знаючи не мудрено, — пренебрежительно отвечал Нахрат. — Саженей за двести ставишь барку наискосок и потихоньку, потихоньку пригребаешь, а как отбойная волна ударит — сразу рывок.
— А на Ревене днище-то не поскоблил?
— Я точненько вдоль каменя бежал — там все таши заглажены.
— Слышал я, ты в позапрошлом году на Курочке барку убил?
— Ну не век же мне на Курочке биться, — хмыкнул Нахрат. — Теперя какой другой боец приискать надо.
Пасынков и сплавщики засмеялись.
— А на Максимовском бойце барка при тебе убилась?..
Осташа потихоньку опять повело на гнев. Такими вопросами Пасынков мог нудить хоть до рассвета, лишь бы изгальнуться над ним, Осташей. Не по правилу то было. По правилу — пришел сплавщик к караванному с отчетом, так прими отчет сразу, а уж потом с другими и рассусоливай, сколько влезет. Есть ведь уважение к ремеслу. Да и не караванного дело сплавщикам честь раздавать. Эту честь сплавщики друг другу сами раздают. Честь — она в Лёвшиной должна сказаться, когда те, кто дойдет, начнут в кабаке «бока смачивать». А сейчас перед Чусовой все равны.
Осташа повернулся и пошел от костра в темноту. А чего стоять попусту? Пасынков рожу его видел — значит, понял, что у Осташи все в порядке. И довольно этого. Ждать милости, как пес у крыльца, Осташа не будет.
Он направился к другому костру, возле которого люди казались попроще, и вдруг лицом к лицу столкнулся с дядей Гурьяной Утюговым.
— Э-э, да это ж ты, Астафий! — удивился и обрадовался дядя Гурьяна. — Ну-ка, дай взгляну на тебя!
Он отодвинул Осташу от себя и придирчиво оглядел.