Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
Словно опомнившись, Чусовая поворотила вправо и на сгибе вскипела перебором Цветники. Весь перебор был в пене — в речном цвете. Солнце сумасшедше и косо, как припадочное, глянуло сквозь еловые макушки, и речной цвет заалел. Осташе показалось, что здесь на острых камнях Чусовая пропорола себе брюхо и мученически выгнулась, распотрошенная, вывалила дрожащие кровавые кишки. Барка опять закачалась, и Осташа увидел, что вон там, вон за той глыбой отбой волны проломит набег, и можно будет рвануться к берегу.
— Корнила, Логин! — закричал Осташа. —
СПЛАВЩИЦКАЯ ТАЙНА
Осташа и Никешка присмотрели на склоне две елки, у которых нижние ветки были размашистее и плотнее прочих. Ветки они приподняли колышком и сверху накрыли пластушинами мха. Обломали на стволах тоненькие мертвые сучочки — паутинки, навалили на корни лапника, и получилось убежище не хуже шалаша. Едва поужинали — стемнело. Хрупкая, невесомая стынь незримыми покровами стелилась по земле и чуть посверкивала в ночи. Иней пополз по еловой коре. И мох, и хвоя стали жесткими. Лапник зачерствел и перестал мяться. Ветки уже не сгибались; одежа залубенела; шею и запястья охватило холодом, словно намотало мокрые тряпки. Бурлаки потихоньку расползались кто куда, только у большого костра сидело с десяток мужиков, собиравшихся перемогать ночь возле огня. Костер словно высосал весь свет из окружающего пространства, и вокруг него костенела непроглядная, земляная тьма. Люди превратились в половинки людей: рожа, борода, грудь и колени; скула, плечо, бок и бедро; затылок, спина и пятерня, почесывающая нагретую поясницу. Где-то рядом и внизу журчал и чирикал перебор Цветники, а за ним на правом берегу заунывно ухал филин.
Осташа первым залез в еловую берлогу. Он повозился, устраиваясь, потихоньку угрелся, и глаза сразу будто потянуло за уголки враскос, а лицо потеплело от собственного дыхания в ворот армяка. Запахло оттаявшей хвоей, талой водой, рекой, ветром, простором, и все закачалось, поплыло, замелькали елки, скалы, повороты, чужие барки… Никешка потряс Осташу за плечо.
— Уже утро, что ль?.. — подскочил Осташа.
— Да нет, — виновато зашептал Никешка, — всего-то час спишь…
За еловым стволом внизу по склону костер малость поугас, и мужики возле огня стали видны целиком. Кто-то поворошил палкой в углях. Облако огненной пыли, истаивая, поплыло вверх. Бурлаки сидели и лежали, закутавшись во что нашлось. Они казались корягами на дне глубокого елового колодца. Зубчатое горло этого колодца поперхнулось луной.
— Какого пса тогда будишь меня? — сердито спросил Осташа.
— Слышь, Осташка, дозволь я ночью домой сбегаю, а? — попросил Никешка. — Рядом же Кумыш-то… Маманю с тятей повидаю, а то они извелись небось… Боятся, что сгибну я на сплаве.
Осташа внимательно оглядел Никешку.
— Ты не думай чего! — горячо зашептал Никешка. — Я не сбегну, я вернусь! Я же говорил тебе, что до конца с тобой буду!
— Ну… сходи, — растерянно согласился Осташа.
— Я еще до рассвета ворочусь! — пообещал Никешка и задом принялся выползать из берлоги.
Осташа улегся обратно, закутался, но сон пропал. Осташа дышал на озябшие пальцы и слушал негромкие пересуды бурлаков.
— Эй, подгубщик, а тебе на боковую не пора? — насмешливо спрашивал кто-то. — Дарья-то на тебя третий день поглядывает, а бочок у нее те-опленький…
— Разве я наушник? — услышал Осташа усталый голос Корнилы. — Говорите при мне… Я не донесу. И так про вас все ясно…
— Чего тебе ясно?
— Да чего… Сбежать хотите со сплава. Так?
— Догадливый… А что делать нам, скажи? Страшно.
— А чего все прочие делают? Дальше плывут. Не заплатил бы вам сплавщик денежки сполна, так ведь не столь бы хотелось деру давать…
— Ну, верно. Искушенье, понятно.
— А от кого искушенье бывает — не помнишь?
— А ты к нам беса не приваживай, — обиженно сказали Корниле. — Тут и без того нечисто.
— Темный он, сплавщик твой. Темный.
Осташа по голосам не различал, кто говорил: у всех бурлаков голоса казались одинаковыми. Только Корнила узнавался — да и то лишь потому, что возражал.
— Нам ведь Поздей-то много успел растрясти… Говорил, что у нашего сплавщика батя пугачевскую казну украл…
— И что, наш сплавщик тем золотом с головы до пят усыпан? За те же копейки шею гнет. А Поздею с чего вера-то?
— А с чего ему врать? Он до сплава Перехода и не видал…
— Не видал, а говорил. Да еще ведь и сам именно к нему пришел да нанялся… И под бойцом загреб, чтоб всех убить — и вас тоже, не одного Перехода. И барку ночью отпустил. Откуда ненависть такая к человеку, про которого ты раньше ни сном ни духом? Ну-ка вон ты, лысый, ты ведь тоже на Перехода только в Каменке первый раз посмотрел, да? Скажи мне: вот узнал ты о сплавщике дрянь всякую. Стал бы ты, как Поздей, барку на бойца править, снасти резать?
— Да уж нет, пожалуй, — согласился кто-то из бурлаков. — Пущай сам пропадает, как бог накажет. Своя-то шкурка себе милее…
— И о чем тогда говорить? Купили Поздея. Хорошо купили.
— А кто?
— Почем я знаю? Кто Федора Милькова застрелил?
— Братцы, а ведь не в Федора стреляли-то! — взволнованно заговорил какой-то молодой голос. — Понял я! Это ведь тоже в Перехода стреляли! На Федоре-то сплавщиков армяк был с дырой на спине — по армяку и спутали! А убить хотели Перехода!
— Да то уж давно все поняли, дурень.
— И все равно я нюхом чую — нечист сплавщик! — упорствовал кто-то.
— Серой, что ли, от него тянет?
— Ну, не серой, а нечист…
— Я, братцы, видел — у него на шее сразу гроздь крестов-то!
— Крестов же, не лягушачьих лапок.
— Он ведь кержак. Кто его знает, какого толка. Может, у них положено так…
— А может, и еретик какой.
— Может, и еретик…
— Нам, Корнила, не то страшно, что барка убьется. Страшен тот, кто ее ведет, понял? Будь другой сплавщик — ладно еще… А с этим — дело на кромочке.