География одиночного выстрела
Шрифт:
После пробуждения, оказавшегося довольно тяжелым, Добрынин и Цыбульник позавтракали тонкими полосками сухого мяса, которое с трудом лезло в горло из-за своей солености. Запили завтрак кислым молочным чаем, приготовленным Абунайкой неизвестно из чего.
– Пусть русский человек Цыбульник скажет русскому человеку Кривицкому, что Абунайка устал и работать не придет… Хорошо?
Комсомолец кивнул.
Выйдя из балагана, Добрынин обратил внимание на общее просветление заполярной ночи, ставшей теперь уже не синей,
– Утро, что ли? – спросил он Цыбульника.
Цыбульник тоже посмотрел все еще мутным взглядом по сторонам.
– Да вроде светает… – протянул он. – Эскимосня еще спит, а мы – на работу… – в голосе у комсомольца было столько тоски, что Добрынин сразу вспомнил о своей малой родине, о деревне Крошкино.
Неспеша подошли к городу, поднялись на порог председательского деревянного дома, зашли.
Кривицкий сидел за столом под своим меховым портретом и перечитывал какие-то бумаги.
Комсомолец кашлянул, громко переступил с ноги на ногу.
– А-а, – председатель Хулайбы наконец оторвал взгляд от бумаг. – С добрым утром! А я думал, что вы еще спите!
Такое предположение немного обидело Добрынина. Неужели Кривицкий думает, что народный контролер прилетел сюда только для того, чтобы молочную водку пить.
– Нет, товарищ Кривицкий, – сказал Добрынин твердо. – Мы встали, чтобы работать.
– Ну садитесь! – председатель едва заметно улыбнулся, показывая рукой на приставленные к его столу с другой стороны два стула для посетителей.
– Я лучше пойду аэросани проверю, заправиться надо, – промямлил полусонным голосом комсомолец и выскользнул из кабинета, оставив Добрынина наедине с Кривицким.
Народный контролер подошел, сел на предложенный стул, еще раз посмотрел на диковинный портрет и понял наконец разницу между портретом и оригиналом, разницу, которую он чувствовал, но как бы не видел: на портрете у Кривицкого было по-зверски мужское лицо, волевое и даже злобноватое, а в жизни, за столом, сидел человек с чисто бабьей физиономией, и единственное, что в нем было от мужчины, кроме одежды и тонких усиков, – это голос, который хотя и не хрипел, но был достаточно твердым с примесью внутренней стали.
– Работать? – повторил Кривицкий, не сводя глаз с народного контролера. – А что бы вы хотели делать?
Народный контролер полез за пазуху и, порывшись там, вытащил из пришивного кармана рубахи свернутый мандат, подтверждавший его всесоюзные правомочия. Вытащил и протянул хозяину кабинета.
Кривицкий пробежал бумагу взглядом.
– Ну это я о вас знаю, а что бы вы хотели здесь проверить? Ведь у нас ни фабрик, ни заводов нет.
Добрынин задумался. Фабрик и заводов в городе действительно не было, но зачем-то же его сюда отправили, а значит надо было что-то проверить, и то, что Кривицкий задавал ему такие вопросы, было подозрительно: неужели председатель города не знает, что в его городе можно проверить?!
– Может, лучше отдохнете немного, посмотрите на местные обычаи, мы вам охоту на аэросанях организуем – оленей постреляем, – предложил Кривицкий.
Такое предложение окончательно заставило народного контролера заподозрить Кривицкого в чем-то нехорошем.
– А может, я у вас жизнь проверю?! – предложил неожиданно Добрынин, сам обрадовавшийся такой внезапной идее.
На лице у Кривицкого возникло недовольное недоумение.
– Чью жизнь? – спросил он.
– Жизнь города, вообще…
Председатель Хулайбы задумался крепко и серьезно. И даже лицо его на время мысли стало не таким женским из-за того, что он нахмурился.
– Ну а как вы можете жизнь проверить? – спросил он после напряженной паузы.
– Ну расспросить всех: что они думают о жизни, что в ней хорошо, что плохо…
– Так ведь по-русски почти никто не говорит! – воскликнул хозяин кабинета.
– Вы говорите, Цыбульник говорит, Абунайка говорит, этот, как его… урку-немец говорит… Попрошу их рассказать мне, что остальные жители думают.
Кривицкий почесал затылок, посмотрел в глаза народному контролеру мрачно и почти откровенно враждебно, потом вздохнул.
– А-а, вспомнил! – вдруг проговорил он, резко сделав выражение лица радостным и оптимистичным. – Есть что проверять! Я просто забыл!
Добрынин тоже обрадовался, и взгляд его не скрывал этого чувства.
– Мы же хотим дворец культуры строить! – заговорил Кривицкий. – Из особых ледяных кирпичей. А лед для этого будем вырезать из реки. Река у нас рядом. Омолой называется. В общем, надо проверить толщину льда, чтобы знать, можно уже вырезать кирпичи или надо еще немного подождать… Так, может, вы и проверите толщину?
– Да, конечно, – ответил Добрынин с готовностью. – Только объясните, как и чем проверять.
– Тогда я попрошу нашего радиста проводить вас на место к реке, а там посередине стоит такая полосатая мерная палочка. Надо будет посмотреть, на какой отметке лед держится, и записать это, а потом мне доложить.
Задание было понятно Добрынину, и дополнительных вопросов не возникло.
– Ну тогда я прямо сейчас пойду? – полуспросил он Кривицкого.
– Хорошо, – ответил Кривицкий. – Только минуточку подождите! – и он подошел к стенке, на которой висел портрет читающего газету Ильича, и постучал в нее кулаком.
Через какое-то мгновение в кабинет вошел низенький коренастый мужчина в коричневой кожаной куртке и толстых ватных штанах.
– Вот, знакомьтесь – это наш радист Вася Полторанин! – сказал Кривицкий.
Добрынин и радист пожали руки, представившись друг другу.
– Покажешь ему, где река, он толщину льда проверять будет! – приказал Полторанину председатель.
Полторанин кивнул.
Попрощавшись с Кривицким и забросив котомку на плечо, пошел Добрынин за радистом на улицу. Руки в карманах кожуха мерзли, да и воздух, казалось, тоже стал холоднее, хотя кожа лица не щемила, как в первый день прилета.