Геологическая поэма
Шрифт:
К выбору места для лагеря, традиционно именуемого сибирскими геологами «табором», Валентин всегда относился с большой серьезностью — он хорошо знал, что халатность в этом деле обходится порой очень дорого. Конечно, раз на раз тут не приходится, но все же лучше не располагать табор в суходоле, сколь бы приветливо он ни выглядел, — один хороший ливень может вдруг превратить его среди ночи в русло бурной реки. Рекомендуется избегать также низких террас, поскольку сильные дожди вызывают в гористых районах стремительный подъем воды сразу на несколько метров. Лагерь, по небрежности размещенный у подножья крутого склона, находится под потенциальной угрозой камнепада, обвала, оползня. Не следует устраиваться под гостеприимной сенью крупного дерева — во время грозы оно «притягивает» молнию, или же буря может повалить его на палатку. И так далее. И все это желательно учитывать в полевой жизни. Даже такие вроде бы мелочи, как то, что ночью ветер дует обычно вниз по долине, а днем — наоборот… Ну, а живые обитатели тайги? Всякие там клещи, гнус или, допустим, те же мыши-полевки, которые хоть и не медведи, но тоже могут причинить немалый урон продовольственным запасам отряда или партии? Ведь даже если и забудешь про них, они сами напомнят о своем существовании. Валентин однажды слышал про необычный случай, когда припозднившиеся в пути геологи расположились второпях и впотьмах, как потом оказалось, на звериной тропе, а ночью, надвое развалив шестиместную палатку, прямо по спящим людям, словно экспресс, пронесся дикий кабан, не то крайне куда-то спешивший, не то обезумевший от ярости. Как говорится, к счастью, обошлось без жертв…
Но на сей раз предстояла лишь одна короткая ночевка, места здешние Валентину были знакомы по работам двух предыдущих лет, ничто не сулило дождя, посему мудрить не стоило. С общего согласия остановились на первой же приглянувшейся поляне, рядом с которой под отлогим берегом, шумя ровно и неумолчно, катила свои холодные воды Кавокта. Спешились, сняли вьюк, ослабили лошадям подпруги, после чего Гриша поставил их на выстойку. Не мешкая, занялись обустройством стоянки.
Пока Валентин на скорую руку вырубал шест и колья для тагана, Роман, пошмыгав меж деревьями, набрал охапку сучьев, разыскал и приволок пару сухих валежин. Действовал москвич уверенно, сноровисто, без подсказок, и это понравилось Валентину: не новичок в поле. Гриша тем временем запалил костер, подтащил к нему вьюк и принялся выкладывать на траву хлеб, крупу, посуду, жестянки с тушенкой. Незаметно исчезнувший Роман появился уже с водой. Подождал, когда Валентин установит таган, после чего подвесил над огнем чайник, весело заметив:
— Это в первую очередь. Чай не пьешь — откуда сила…
— Чай попил — какая сила? — обрадованно подхватил Гриша всем известную прибаутку.
Валентин подсел к костру, намереваясь добавить дров, и застыл от неожиданности — новый пятилитровый чайник, утром только полученный у завхоза, был безобразнейшим образом, буквально до неузнаваемости облеплен толстым слоем грязи. От столь вопиющего неряшества аккуратист Валентин на момент лишился дара речи.
— Это… это что? — пораженно вымолвил он наконец.
— Это? Это, старик, защитная обмазка. Как у космических ракет, — Роман хихикнул, явно довольный произведенным впечатлением. — Получается ну вроде как керамическое покрытие, понимаешь? Долго держит тепло, это раз. А во-вторых, надо тебе — слегка обстучал, корка эта осыпалась, и посуда снова чистенькая, никакой копоти, усек?
— Ну, нет слов! — Валентин засмеялся, глядя на Романа с нескрываемой симпатией. — Да, век живи — век учись!
— И дураком помрешь! — с удовольствием добавил Гриша.
Как только чайник вскипел, его сняли с огня, подсыпали заварку и стали ждать, пока настоится. В объемистом котелке уваривалась каша, распространяя аппетитный запах горячей тушенки и гречки, — Гриша, парень крепенький и не последний человек насчет поесть, бухнул крупы по меньшей мере на пятерых.
Подрагивающий отсвет пламени нерешительно трогал стволы отдаленных деревьев, шевелился в листве окаймляющего берег кустарника, выхватывал из полумрака лежащие на траве рюкзаки, спальные мешки, брезент, свернутую палатку, седла. Вид этих беззаботно разбросанных вещей в сочетании с глотком горячего чая возле уютного костра делали пустынный до сего момента уголок природы вполне обжитым, почти родственным, расставаться с которым невозможно без затаенного сожаления.
Глубокая, весомая тишина стояла вокруг — лишь нескончаемо шумела под берегом Кавокта, однако и она со своим однообразным шумом была частью этой всеобъемлющей тишины. Больше того — и умиротворенно-круглая луна, и звезды, и вообще вся черная бездна над головой тоже были частью ее, образовывали с ней нечто нерасторжимо целое. Но изредка с дальнего конца поляны долетал звук, откровенно чуждый всему окружающему, — металлический лязг лошадиного ботала. Там, если вглядеться, отодвинувшись от костра, в призрачном, как бы подводном свете становились видны голубовато-бестелесные под луной кони; время от времени они поскакивали с места на место, и поскок их был замедленным, затрудненным — у них были спутаны передние ноги.
— Ишь, ночь-то, — позевывая, сказал Гриша. — До чего лунявая…
Тишина обволакивала, исподволь навязывала себя, навязывала молчание. В таежной лунной тишине, уставясь в пламя костра, потягивая маленькими глотками крепкий чай, уйдя в свои мысли, молчать можно бесконечно. «Лунными ночами третичного периода…» [32] Эта фраза, невесть отчего возникшая вдруг в голове, почему-то не показалась Валентину неожиданной: в самом деле, разве в те времена, в третичном периоде, не было полнолуний? Разве это голубое сияние не лилось с небес и тогда? Не глядели с черной высоты вот эти же самые звезды, только слагавшиеся в созвездия несколько иных очертаний? — «Лунными ночами третичного периода… И по-прежнему лучами серебрит простор луна…» Постой, это уже стихи… Чьи? Почему вдруг вспомнились?
32
Третичный период — выделявшийся ранее период в истории Земли, который начался 60 млн. лет назад и закончился около 1,5 млн. лет назад; ныне разделен на два самостоятельных периода — палеогеновый и неогеновый.
Валентин кашлянул, прогоняя наваждение. Зябко повел плечами.
— На той стороне в позапрошлом году находилась наша база, — вдруг сказал он, хмуро кивая в направлении противоположного берега Кавокты. — А в трех километрах отсюда, это уже в долине Гулакочи, стоит вертолетная площадка. Пришлось тогда делать. Капитальное сооружение… Водопровод, сработанный рабами Рима.
— Чего-чего? — заморгал Гриша.
— Ударный объект, — объяснил Роман и подмигнул Валентину. — Люди вкалывали, как карлы за растрату, сечешь?
— Ну, — растерянно отвечал Гриша.
— Карлы или нет, но повозиться пришлось, — продолжал Валентин. — Бревенчатый настил, квадрат десять метров на десять. Бревна — во, и одно к одному, можешь себе представить. Скобами сбиты.
— Сто лет простоит, — весело заметил москвич. — Внукам останется.
— Да, своего рода памятник, — кивнул Валентин. — А ведь весь сезон, начиная с момента заброски, вертолеты садились прямо около базы, там есть небольшая поляна, и для нас это был идеальный вариант. Вертолетчики не возражали… Приходит осень, конец сезона, пора вывозиться в Абчаду, домой. Заказываем вертолет. Он прилетает, делает круг над базой и, смотрим, садится где-то там, аж на Гулакочи. Ну, мы, кто верхом, кто пешком, кинулись туда. Примчались. Голое место, посредине вертолет стоит, рядом экипаж. Вперед выходит командир. Почему-то в черных перчатках. По лицу видно — мужик нервный. И первым делом: сделать настил! Потом указывает на высокое дерево примерно за полкилометра: срубить!.. Что тут поделаешь, слово командира — закон…
— Да, против лома нет приема, — сочувственно сказал Роман.
Валентин с пистолетным звуком переломил о колено сучок и кинул в огонь.
— В тот день у них стоял в плане еще один рейс для нас — надо было забросить меня и еще троих на рудную точку. Я командиру показал ее на карте, эту точку, а он мрачно так глянул на меня: «Сколько вас — четверо? Значит, так, четыре человека и тридцать килограммов груза. Все!» А летели, кроме меня, студент да двое пареньков-металлометристов, народ сухопарый, так что получалось в сумме где-то килограммов триста, а он на своем МИ-4 мог взять, ну, как минимум раза в два больше… Чувствую, неохота ему лететь, со страшной силой не хочется…