Геометрия и Марсельеза
Шрифт:
Вот в это-то «отныне», в этот столь желанный расцвет науки, просвещения и промышленности и верил Монж, всем сердцем поддерживая свержение растленной и ненавистной народу Директории.
В душе ученого еще звучала «Марсельеза», исполненная оркестрантами по приказу Бонапарта в Кампоформио, он еще помнил, как этот революционный генерал залпами своих пушек расшвыривал мятежников-роялистов в Париже. Помнил, как десять лет назад с «Марсельезой» на устах волонтеры громили войска герцога Брауншвейгского, шедшего покарать Париж, покарать народ.
Русский князь А. Н. Голицын тогда недоумевал, почему столь «прославленный стратег» во главе
Что было тому виною? На этот вопрос лучше всего отвечают слова одной французской песенки времен революции: «Это вина Вольтера, это вина Руссо». А еще, добавим мы, вина Конвента, Комитета общественного спасения, солдат и генералов революционной армии, включая и Бонапарта, вина их руководителя, организатора побед базара Карно и организатора производства оружия и боеприпасов Гаспара Монжа.
Цезарь пришел позже. Лишь в 1799 году мечта русской царицы осуществилась. Этого Цезаря родила сама революция. Имя ему было Бонапарт. Это сейчас историки легко и уверенно констатируют, что Наполеон принял участие в революции не в силу внутренней убежденности, а лишь для достижения собственных честолюбивых целей. Тогда же, в последнем году XVHI века, в оценке этой личности заблуждались не только гренадеры. Заблуждались и мудрецы-академики.
«Я бываю то лисой, то львом. Весь секрет управления заключается в том, чтобы знать, когда следует быть тем или другим», — говорил Наполеон. С Монжем он всегда был лисой, всегда заигрывал с простодушным ученым, оказывал ему внимание, терпел от него даже резкости, ибо знал, что силой от этого человека добился бы меньшего.
На острове Святой Елены, подытоживая свою жизнь, он вряд ли был неискренним, когда говорил о Монже такие слова:
«Можно было бы думать, что Монж — ужасный человек. Когда было решено начать военные действия, он поднялся на трибуну Якобинского клуба и объявил, что отдаст двух своих дочерей первым солдатам, которые будут ранены во время наступления. Разумеется, этого он не мог сделать по своему желанию, но этим он хотел воодушевить слушателей. Потом он призывал перебить всех роялистов-аристократов…
И между тем он был самым безобидным, самым слабым из людей, неспособным убить даже курицу. Этот ярый республиканец проявлял по отношению ко мне необычайный культ. Он обожал меня. Он любил меня так, как любят любовницу».
Довольны ли вы, сенатор?
Итак, вожделенная груша созрела, и вырастили ее все — кто угодно, но не Бонапарт. Она была уже готова упасть, протяни он к ней руки… Так он и сделал, но с протянутыми руками долго не стоял. Корсиканец умел быстро оценивать и использовать обстановку: едва став консулом, без всякой пощады разделался с шайками вандейских разбойников, которые давно никому не давали житья, срочно поправил финансы, жестокими мерами пресек казнокрадство и попустительство к нему, навел порядок в отчетности, создал министерство
В новый сенат вошли наиболее авторитетные люди, сделавшие вклад в революцию, среди них ученые и мыслители Монж, Вольней, Лагранж, Бертолле и другие. Пост министра внутренних дел был поручен Лапласу, который ревностно принялся за дело. Специальным циркуляром он предписал департаментским властям «с величайшей точностью» (Лаплас есть Лаплас!) соблюдать республиканский календарь и заявил категорически, что 18 брюмера так же мало пойдет на пользу «суеверию, как и роялизму». Насколько искренен он был, покажет будущее, но проницательным он был безусловно.
Один уважаемый Наполеоном писатель пожаловался однажды, что в институте к нему относятся с недостаточным почтением. «Скажите, — спросил его Наполеон, — а вы знакомы с дифференциальным исчислением?» Получив отрицательный ответ, он резко бросил: «Так на что же вы жалуетесь!»
Неосведомленность, некомпетентность, невежество в науке были в его глазах непростительным пороком. Не боясь сильных соперников, он окружал себя талантливыми людьми, высоко ценил одаренность, искал ее всюду и — что совсем не удивительно! — находил.
Люди творчества, люди большого таланта — вот в ком он нуждался, а не в рабах, не в лакеях, от которых редкому властителю удается отбиться. Наполеон был достаточно силен, чтобы не бояться Талейрана, пережившего и перехитрившего шесть режимов подряд, не бояться «мрачного» таланта Фуше.
О многих из своего ближайшего окружения он знал достаточно, чтобы не заблуждаться. Они предадут при случае. Стоило Бонапарту удалиться в Италию, как в Париж пришла весть о его поражении при Маренго. И сразу же возник заговор его ближайших сотрудников, пошли разговоры на тему «А что, если…» Что, если Бонапарта на войне убьют? И все поползло, хотя благородный и храбрый Дезе спас в этой битве Бонапарта, потеряв при Маренго собственную жизнь. Сражение было выиграно, Бонапарт вернулся победителем, но заговоры и покушения не прекращались.
Жить стало опасно. Ну и что из того? — говорил Бонапарт и требовал от Фуше лучше наладить работу полиции, а чтобы не оказаться проданным собственной полицией, организовал суперполицию во главе с Жюно, а позднее — Савари. Вообще-то он был не робкого десятка, но и не хилого ума: 'система полиций, контрразведок, шпионажа, сыска и досмотра, состоявшая из шести этажей, — это его изобретение. Он же ввел в практику на государственной основе и промышленный шпионаж.
Ну и что из того! — сказал бы он сам, если бы потомки его спросили.
Промышленный шпионаж не случайно возник в мыслях этого полководца, государственного деятеля, ученого и неплохого знатока юстиции. Нужда требовала: Франция в то время намного отставала в промышленном развитии от своего лютого врага Англии, где его величество пар давно уже совершал революцию, не меньшую, чем та, что делали парижские санкюлоты. Чтобы выжить, чтобы победить, надо было догонять любой ценой. Свободный от угрызений совести, как и от зубной боли, тридцатилетний диктатор был убежден, что деньги и подкуп — инструмент не лишний. Но лучшими помощниками в налаживании промышленности он считал ученых, на них он опирался, их возвеличивал, как мог.