Геополитические проекты Г.А. Потемкина
Шрифт:
Согласно проекту союзного договора, который постепенно начал осуществляться еще до его официального подписания, польская сторона обязывалась сформировать на средства России три бригады т. н. «народовой кавалерии». Одну из этих бригад должен был возглавить гетман Браницкий, женатый на племяннице Потемкина. Светлейший князь имел на Браницкого большое влияние и мог ему доверять. «Я бы много добра сделал, - продолжал Григорий Александрович в том же письме.
– Пулавской с пятьюстами шляхетства уже готов на Волыни и, по одному моему слову, будет тотчас здесь. Они, ласкаясь получить государству приобретение, и питаясь духом рыцарства, все бы с нами пошли. При том, прошу, матушка, Вас не препятствуйте нашим ехать волонтерами… тоже и полякам. Сим все в войне интересоваться будут, и тут иногда оказываются люди способностей редких, пусть здесь лучше ломают себе головы, нежели бьют баклуши в резиденциях и делаются ни к чему не годными» {485}.
Среди сторонников участия Польши на стороне России в войне с Турцией на условиях территориальных приобретений для Речи Посполитой был хорошо известный в России Антон Пулавский, брат руководителей Барской конфедерации Ксаверия и Казимежа Пулавских. После разгрома конфедерации войсками Суворова Антон попал в плен и был сослан в Казань. Во время пугачевского восстания бывший конфедерат сражался на стороне русских правительственных войск и заслужил высокую оценку П. С. Потемкина, И. И. Ми-хельсона и П. И. Панина. Желание Пулавского вступить в русскую службу с чином капитана не встретило симпатии Екатерины П. С чином гусарского прапорщика и тысячей червонцев, выданных из казны, он был отправлен обратно в Польшу {486}. Теперь с отрядом в 500 человек Пулавский готов был примкнуть к войскам Потемкина. Терять подобные возможности, по мнению светлейшего князя, не стоило.
В это же время Потемкин начинает использовать пересылку документов по тракту, идущему через Польшу, для дезинформации противника, явно рассчитывая на перехват. «Ежели Вы услышите об огромности нашего флота, в Архипелаг посылаемого, сию ведомость я пустил к полякам, в Молдавию и к туркам в Венецию», - сообщал он императрице. После гибели черноморской эскадры в сентября 1787 г. на Балтике готовились военные корабли, которые должны были повторить архипелажскую экспедицию А. Г. Орлова 1770 г. Потемкин заинтересован был в том, [107] чтобы турки думали, будто к их берегам движутся серьезные силы. Сведения о значительности сил русского флота должны были повлиять и на Варшаву, подталкивая польский кабинет к союзу.
«У меня изготовлен штат войскам всем польским, как им быть, ежели с ними кончится трактат о их числе и о сравнении степеней с нашими. Еще в Киеве мной начатое» {487}, - сообщал князь в приложении к предыдущему письму. Из этого замечания мы узнаем, что часть документов для будущего договора была подготовлена Потемкиным еще ко времени Каневского свидания императрицы и Станислава-Августа, но эти бумаги не сохранились, так же как и первый вариант плана союзного договора.
26 февраля Екатерина, наконец, сообщила о согласии обещать Польше приобретения за счет Турции, в случае заключения договора, однако ее отношение к альянсу с Варшавой оставалось как и перед войной довольно скептическим. «Выгоды им обещаны будут. Если сим привяжем поляков, и они нам будут верны, то сие будет первым примером в истории постоянства их», - замечала она. Уже четверть века участвуя во внутренних делах польской политики, Екатерина вынесла из своего обширного опыта твердое убеждение, что близкий контакт представителей русского и польского дворянства вреден для ее державы. Те олигархические претензии на власть, которые в России предъявляла только высшая аристократическая «фронда», в Польше, казалось, были неотъемлемой частью общих для всей шляхты настроений. Поэтому императрица стремилась уклониться от возможной службы поляков в составе русской армии. «Поляков принимать в армию подлежит рассмотрению личному, - писала она князю, - ибо ветреность, индисциплина… и дух мятежа у них царствует; оный же вводить к нам ни ты, ни я, и никто, имея рассудок, желать не может» {488}.
Потемкин держался прямо противоположного мнения. Он старался подчеркнуть пользу службы поляков в русских войсках и упрекал Екатерину в несправедливой оценке их нравственных качеств. По его словам, плохи были не поляки, а законы, действующие у них. «В рассуждении дисциплины, то матушка будьте уверены, что я вам говорю истину, - писал Потемкин 14 марта.
– У них в учрежденных войсках оная наблюдается даже до педантства. Персонально же из них выдаются люди отличной храбрости, и не мало было знаменитых в других службах… в гусарах мелкие офицеры лучшие из поляков, во Франции их принимают с охотою. Пусть они ветрены и вздорны в их государственном обращении, но сему причина конституция сей земли, что для нас лучше, нежели бы какая другая. Ежели удастся их нам связать взаимной выгодою с собою, то… они не так полезут, как союзники наши теперешние, которые щиплют перед собою деревенишки турецкие, и те не все с удачею» {489}.
Среди богатых польских магнатов было большое число лиц, отношения с которыми представлялись Екатерине II настолько наболевшими, что ни о какой их службе в русской армии не могло идти и речи. «Если кто из них, исключительно пьяного Радзивилла и гетмана Огинского, которого неблагодарность я уже испытала, войти хочет в мою службу, - рассуждала императрица, - то не отрекусь его принять, наипаче же гетмана графа Браницкого, жену которого я от сердца люблю и знаю, что она меня любит и помятует, что она русская. Храбрость же его известна. Также воеводу Русского Потоцкого охотно приму, понеже он честный человек и в нынешнее время поступает сходственно с нашим желанием» {490}. Екатерина старалась опереться на людей, которым она более или менее доверяла, отсюда возникает ее ссылка на Браницкого и Потоцкого. Но трагизм ситуации состоял как раз в том, что именно ненадежные представители шляхты, не будучи связаны личной выгодой с Россией и не участвуя в набираемом войске, немедленно откатывались в сторону Пруссии. Так произошло с отвергнутыми Екатериной Радзивиллом и Огинским. Никогда не будучи друзьями России, Кароль Станислав Радзивилл и Михаил Казимеж Огинский - оба участники Барской конфедерации, вернувшиеся в Польшу только после амнистии, и оба замешенные в деле Таракановой - в годы второй русско-турецкой войны постепенно вошли в число сторонников прусского влияния. «Пьяница Радзивилл» или как его называли в Польше «пане коханку», был человеком популярным в шляхетских кругах, благодаря великолепным пирам и расточительному образу жизни. Ему, как никому другому, было удобно проводить агитацию среди шляхетства. И именно такой человек оказался не на стороне России.
Вняв совету Потемкина, петербургский кабинет, наконец, заработал быстрее. Уже 8 марта светлейшему князю был послан проект трактата с Польшей. Сам этот документ не сохранился, однако остались замечания, написанные на него Безбородко. Александр Андреевич видел в присланном из Варшаве документе ряд неудобств, которые состояли в первую очередь в желании польского короля самостоятельно руководить вспомогательным корпусом, а также в неуместно [108] больших требованиях территориальных приобретений. Екатерина направила Потемкину соображения Безбородко, который опасался, что сам факт созыва «народового войска» усилит власть короля {491}. В сопроводительном письме императрица высказывала предположение, что при обсуждении текста договора с польской стороной встретятся многочисленные трудности {492}. Именно в ответ на это послание Екатерины и возник первый из дошедших до нас проектов Потемкина о союзе с Польшей.
Работа над присланным из Варшавы текстом договора о предоставлении Польшей России вспомогательного войска, а также русским контрпроектом, полученным из Петербурга, заняла у Потемкина около полумесяца. В течение этого времени светлейший князь постоянно сносился со своими сторонниками в Польше и королем Станиславом-Августом, для урегулирования деталей. 27 марта Григорий Александрович направил в столицу обширную почту, посвященную спорным вопросам трактата, в которую входили собственноручное письмо князя и три пространные записки, дополняющие текст письма. Именно в этих источниках Потемкин и излагал свой проект об альянсе с Польшей. Эти любопытные документы дважды обернулись из Крыма в Петербург и обратно, поскольку императрица под замечаниями князя оставила свои пометы. Из них видно, что корреспонденты и на расстоянии работали так, как если бы они находились в разных кабинетах Зимнего дворца, отвечая письменной репликой почти на каждую фразу друг друга.
Как и опасалась Екатерина II, обсуждение деталей союзного договора вызвало целый ряд затруднений. Первую важную сложность князь видел в желании Станислава-Августа «самому предводить» вспомогательными войсками, которые Польша, по договору, предоставляла России. Станислав-Август непременно хотел отправиться на войну во главе своей армии, поскольку удачные военные действия и земельные приобретения для Польши значительно повысили бы его популярность в польском обществе и увеличили политический вес, столь необходимый королю. Но подчинение иностранному фельдмаршалу было несовместимо с его королевским достоинством, а поскольку польский корпус должен был действовать вместе с русскими войсками, то Станислав - Август требовал формально распространить свое командование и на русскую армию. «Затруднение будет обойтись в сем деле с королем, которому хочется самому предводить», - рассуждал Потемкин.