Георгий Седов
Шрифт:
Сжав доклад до пределов возможности, Георгий Яковлевич закончил его в четверть третьего. О своей гидрографической работе пришлось совсем умолчать, упомянув только, что весь план экспедиции выполнен, фарватер на Колыме отыскан, и нет больше препятствий к посылке в Колыму коммерческих судов из Владивостока.
Едва он успел произнести последние слова, к Николаю подошел Сухомлинов и что-то негромко сказал. Николай передал Седову последнюю фотографию и бесцветно промолвил:
— Рад был видеть офицера, который побывал так далеко. Надеюсь в будущем еще услышать о вашем новом путешествии в далекие страны.
Царь подал докладчику руку и удалился со свитой.
Седов вытер лоб платком и вздохнул с облегчением.
Тот же придворный отвел его к подъезду и еще раз поздравил с высокой честью.
Георгий Яковлевич вышел в парк. Сняв свою жесткую треуголку и положив портфель на скамью, он еще раз обтер лоб платком. Какой-то неприятный осадок остался у него после этой аудиенции. Не то оскорбление, не то разочарование. Перебирая в памяти последний час, он так и не мог вспомнить, что было тягостного в свидании с царем — глупые ли выходки Сухомлинова или неумные вопросы самого царя. Или же все вместе с тусклым и серым обликом правителя великой России.
Но тут же пришла в голову старая, привычная мысль: «Ну, вот еще одно дело закончено», за ней еще: «Так или иначе, с этой минуты я, наконец, свободен!»
Седов широко улыбнулся, расправил плечи, вздохнул всей грудью и направился к выходу из парка.
Глава XIX
В РОДНОМ ГНЕЗДЕ
Покончив с докладом, Георгий Яковлевич стал горячо готовиться к Новоземельской экспедиции. Теперь ничто не могло ее задержать.
Впрочем, подготовка на этот раз не требовала такого внимания и предусмотрительности, как на Колыму. Новая Земля была ближе и доступнее.
До отъезда на Новую Землю Георгий Яковлевич решил съездить домой, на Кривую Косу.
Дома он не был девять лет. Подъезжая к Кривой Косе из Мариуполя на маленьком пароходике, не мог дождаться, когда обогнет длинный мыс. В нетерпении стоял на капитанском мостике. Вот открылся, наконец, восточный берег косы. Показались строения. Школа, церковка — все по-старому. Впрочем, вправо какие-то здания. А ближе их… Вот она, родная, маленькая хатка! Раскрыто окно. Кто-то ходит вблизи. Не мать ли? Опустив бинокль, Седов счастливо улыбнулся.
— Что увидали, вашскородие? — обернулся капитан, перебирая привычным движением спицы штурвала, и покосился в ту сторону, куда направлен был взгляд офицера.
— Вон домик наш! Почти десять лет не был я дома. Приезжал учеником. Наверное, никто меня не узнает. Мать-то с ума сойдет от радости. Вырос я здесь, на Кривой Косе.
— А! — протянул капитан. — В родное гнездо каждая птаха летит.
Георгий Яковлевич сошел на берег с маленьким чемоданчиком. Дал его нести какому-то хлопчику.
Дело было под вечер. Рыбаки и казаки сидели у завалинок. Встречные кланялись офицеру и оглядывались. Казаки вскакивали и отдавали честь. За спиной манили хлопца с чемоданом, спрашивали: «Кто?..» — «Не знаю», шептал тихонько хлопец и догонял приезжего. Только совсем неподалеку от хаты первая узнала его старуха Мокеевна.
Подхватив рукой подол, засеменила напрямки к седовскому окошку, зашептала, задыхаясь от волнения:
— Степановна!.. Слышь ты, Степановна!.. Твой… Твой-то штапкапитан… Приехал!.. В белом мундире, серебро на грудях… Иди скорей, встречай с хлебом-солью!
Наталья Степановна охнула, заметалась по хате, заправляя под платок седые волосы. Метнулась было к сундуку… Глянула в окошко — замутилось в глазах. В самом деле, идет весь в белом… Схватила впопыхах солонку, поставила на каравай, приоткрыла сундучок, не глядя вытащила полотенце, разостлала на руках и, подхватив хлеб с солонкой, встала на пороге как раз вовремя: гость повернул за угол, к знакомому крыльцу.
— Мама! Родная!..
Георгий Яковлевич взял хлеб-соль, поставил на стол и, радостно, заливчато смеясь, обнял старуху крепко-крепко.
— Егорушко!.. Егорий Яковлевич! Сонечко!.. Сынку мий ридный, надия наша!.. Дывись, який ясний сокил… За що мени таке велыке щастя!..
Старуха смеялась, плакала, гладила руками сына. Шершавые ладони цеплялись за серебро на погонах. Острый край какой-то медали больно царапнул щеку. Но Наталья Степановна ничего не замечала.
— Та що ж вы сидыте? — крикнула она забравшимся в угол Анюте и Марусе. — Дывите-ся, брат до дому приихав. Цилуйте ручку! Вин ваша надия! Що ж ты, голубе, нам висточки не дав? Батька-то дома нема, — така хвылина. Мы бы вас на пристани встренули…
И опять Наталья стала обнимать любимого сына, гладить рукой его уже порядочно полысевшую голову.
Георгий Яковлевич повесил фуражку, снял кортик и огляделся.
Все по-прежнему. Беленая известкой хата, чистый земляной пол. Только кровать накрыта новым одеялом и у икон вышитые по-украински полотенца. Да на стене его портрет в самодельной рамочке.
Но он-то не прежний Егорушка! Мать сбивается на «вы», зовет Егорий Яковлевич. Сестренки смотрят как на чужого. Когда снял морской китель, сразу почувствовал — все стали проще.
Напившись чаю, Георгий Яковлевич вышел во двор поправить провалившуюся ступеньку на крыльце. Осмотрел частиковую сеть, починил несколько дыр на ней, по-иному связал тягловые концы. Потом до темноты налаживал отцовскую лодку. Сказал сестренке Марусе:
— Завтра поедем рыбачить!
Георгий Яковлевич прожил на Кривой Косе две недели. Накупил обновок матери и сестренкам. Ездил рыбачить, купался в море. Собрал в пустом фроловском амбаре жителей Кривой Косы и рассказал им про путешествие на Колыму. И до сих пор на Кривой Косе помнят, как Георгий Яковлевич показывал через волшебный фонарь «фокусные картинки» далекого Севера. После этого доклада приходили в седовскую хату и хуторяне, и люди из далеких поселков поговорить с образованным человеком, расспросить, как люди живут в далеком холодном краю.