Георгий Седов
Шрифт:
На другой день заседание возобновилось. Не явился Бунге. Его неожиданно вызвали на совещание в министерство торговли и промышленности. Георгий Яковлевич не спал всю ночь, составил план похода к полюсу с острова Рудольфа. Требовалось шестьдесят собак, сто двадцать пудов груза и вспомогательная партия с двадцатью собаками и тридцатью четырьмя пудами груза. Он твердо отстаивал возможность движения со скоростью не менее пятнадцати верст в сутки.
Возникли большие прения, Брейтфус и Бялыницкий-Бируля доказывали, что Седову не хватит провианта для собак.
Сначала спорили о дневном пайке. Когда Бируля жил на Новой Сибири, его проводники за два дня скармливали двум упряжкам собак целого оленя. Следовательно, каждая собака получала четыре фунта в день. Колчак сказал, что собаками, в экспедиции Толля ведал устьянский казак. Как он кормил — Колчак в точности не помнит. Но знает, что собаки страшно прожорливы. Одним фунтом самого концентрированного корма, как предполагает Седов, собаку не насытишь.
Спорили и о нагрузке саней. По камчатскому опыту и по расспросам у колымчан Георгий Яковлевич знал твердо: каждая собака способна везти два пуда. Члены комиссии с этим не соглашались. По мнению Бирули и Колчака, самая сильная собака не может сдвинуть с места больше полутора пудов. Предлагали брать в среднем по пуду на собаку. Брейтфус продолжал козырять отчетом Абруццкого. В комиссии не оказалось ни одного человека, знакомого по-настоящему с собачьим транспортом. Упряжная собака везет от двадцати пяти до восьмидесяти килограммов, в зависимости от силы и качества дороги. Это знали тысячи людей в Северной Сибири, но не знала «компетентная» комиссия. Для питания собаки требуется около пятисот граммов сухого мяса с жиром (пемикан). Это должен был знать Брейтфус, знакомый с отчетами Эриксена, Пири, Свердрупа и Амундсена.
Показывать чужие козыри Брейтфус, конечно, не стал. Комиссия не согласилась с доводами Седова. Просили еще раз пересмотреть расчеты, исходя из указаний Бирули и Колчака. Но и без подробных расчетов становилась очевидной невозможность путешествия с собаками, способными везти только по пуду.
Состоялось ли новое заседание комиссии — Седов так и не узнал. Его не приглашали. Через неделю в совете министров обсуждался проект об отпуске средств для экспедиции к полюсу. Григорович доложил о мнении особой комиссии. Она признала план экспедиции к полюсу непродуманным. Автор проекта не ознакомился с предыдущими экспедициями, не составил подробных расчетов.
Совет министров постановил высказаться за отклонение законопроекта. Этого было достаточно. В Государственной думе законопроект даже не обсуждался.
Глава XXVIII
В МАЙСКИЕ ДНИ
Майские газеты были полны сообщений о грандиозных забастовках по всей России. То был грозный отклик на расстрел безоружных рабочих — шахтеров на Ленских золотых приисках. Много внимания уделяли газеты запросам в Государственной думе о действиях министерства внутренних дел. В ответ на думский запрос о расстреле глава министерства Макаров нагло ответил: «Так было и так будет». Это вызвало взрыв возмущения. Первомайские рабочие демонстрации никогда еще не были столь многолюдны. В городе было неспокойно. В эти дни до крайности обострилась полемика между правыми и левыми. Политика решительно заполнила умы и газетные полосы. И все-таки почти все газеты нашли нужным отметить решение комиссии, рассмотревшей проект капитана Седова. «Речь» и другие либеральные газеты комментировали известие в выражениях, не очень лестных для инициатора экспедиции к полюсу. Впрочем, главные упреки были направлены по адресу «Нового Времени»: «Вот, отыскали доморощенного претендента на полюс, и получился конфуз». «Новое Время» отмалчивалось.
Художник, узнав из газет о неудаче, немедленно отправился к Седову. С таким трудом удалось получить в Академии отпуск для экспедиции, и вдруг дело принимает плохой оборот. Состоится ли она? Ведь если вдуматься в это постановление, оно означает не только отказ в помощи, но и совет всем благомыслящим людям уклониться от поддержки такого несерьезного предприятия.
Художник ожидал увидеть Седова угнетенным, готовил слова утешения. Он ошибся. Георгий Яковлевич был бодр и мужествен. В утешении не нуждался. Все же последние дни не прошли без следа. Лицо осунулось, ушли вглубь глаза, голос временами перехватывался незнакомой грудной нотой.
Георгий Яковлевич рассказал про заседание комиссии все, как было. Умолчал только про стычку с Колчаком.
— Провалили. Я это понял на первом же заседании. Кому-то нужно это дело проваливать. Ясно!
— Но кому?
— Не знаю. Ей-богу, не знаю. Говорю вам откровенно: я ничего не понимаю! Вот хоть убейте меня. Тут какая-то политика. Я в ней не разбираюсь… Так обернулось все по-новому. Кругом оказались враги.
— А Вилькицкий?
— И Вилькицкий заодно! И вот провалили!.. Правительство не даст ни копейки. Передавали мне, что в совете министров один Нератов высказался за снаряжение экспедиции на государственный счет, да еще Кассо — с оговорками. И, знаете, какой мотив отказа?.. Ну, угадайте!.. Ни за что не додумаетесь! Министры нашли, что я прошу недостаточную сумму. В последующем пришлось бы понести дальнейшие расходы… Не правда ли, убедительно?
— М-м-м-да!..
— Теперь в меня каменьями швыряют. Пусть! Но плох я или хорош, а я к полюсу пойду. Хоть на шлюпке, хоть пешком. Если отпуск задержат — снимаю это! — Георгий Яковлевич показал на погоны. — Здесь не останусь. Не могу. Нельзя… Нет! Или в стремя ногой, или в пень головой!
— А деньги? — спросил художник.
— Тысяч пятнадцать есть. Что можно, соберем подпиской. Не все думают, как Брейтфус и компания.
Георгий Яковлевич достал из бумажника несколько газетных вырезок.
— Вот слушайте, что пишет простой солдат: «Пробегая газету потайно, как нижний чин, увлекаюсь борцом с северными ледовитыми горами…» Ну, там про меня. Это неважно. Вот слушайте дальше: «Не знаю, как назвать то чувство, которое испытывает каждый житель при мысли, что Амундсена собирает в экспедицию Норвегия с ее тремя миллионами населения. Мне немножко завидно и больно. Стыдно говорить, что не имеется средств, когда нашелся отважный и опытный моряк, готовый жертвовать собой ради славы отечества. Я считаю долгом пожертвовать свое двухмесячное жалованье, лишая себя самого необходимого…» И вот послал рубль… У меня в горле схватило, как прочитал. Какой-то солдат, рядовой, подписался «Л. П.». Разве мало таких? Вот еще: от кружка студентов технологов. Вот тоже от какого-то студента… Значит, есть все-таки люди, готовые тебя поддержать! Они шлют свои рубли, не спрашивая, прочел ли ты все сочинения полярников на немецком и итальянском языках. Такие рубли мне дороже тысяч. А сколько просятся в экспедицию!
Георгий Яковлевич за чтением газетных вырезок отвлекся от воспоминаний о недавних ужасных днях. Стал рассказывать Николаю Васильевичу про план снаряжения самой дешевой экспедиции:
— Рук складывать нельзя. В эти дни я изъездил весь город. Кое-что получается. В «Новом Времени» уверяют, что экспедиция состоится. Говорят — таково желание каких-то очень крупных персон… Не знаю, не знаю, кто… Признают, что виноваты сами. Следовало самим созвать комиссию при Государственной думе. Теперь решили организовать комитет для помощи экспедиции. Согласились войти в него многие из бывавших на Севере: Варнек, Дриженко, Бунге, Толмачев. На первом собрании, кроме них, будут члены Государственной думы, журналисты и все сочувствующие. Заседание завтра, в два часа дня. Приходите и вы. Вы член экспедиции. Присутствие ваше обязательно… А как дела с отпуском?
— Получил.
— Вот и прекрасно. Так приходите же!
Как раз в эти ужасные дни неудач явились к Седову одновременно два молодых ученых. Назвали свои фамилии:
— Павлов.
— Визе.
Оба выразили желание участвовать в экспедиции. Более солидный, по виду настоящий доцент или профессор, а на самом деле студент-выпускник, Павлов, оказался очень остроязычным. Для начала он заявил:
— Вас не любят наши ученые совы. Это очень хорошо. Поздравляю вас от души! Ученые в мундирах всегда ненавидели все живое и смелое, Они не признавали Макарова не давали хода Кропоткину, отравили всю жизнь Менделееву. Даже после того как менделеевская система элементов стала известной всему миру, его провалили на выборах в академики… Я молод. Ко мне относятся с полным безразличием, не интересуются даже моими находками в Хибинах. Но если случится, что когда-нибудь меня станут хвалить эти надворные и задворные в науке советники или, храни меня боже, полюбят, я скажу себе: «Михаил, из тебя нечего не вышло, пора стреляться». И если не хватит духа застрелиться, я хоть плюну им в глаза, чтоб возненавидели они и меня.