Гептамерон

Наваррская Маргарита

Графиня притворилась, что не понимает, о чем он говорит, и хотела удивить их своим равнодушием. Но они так убедительно говорили, что она сообразила, что тайна ее раскрыта. Однако она сразу же нашла средство обманута их, ибо, несмотря на то что потеряла и честь и совесть, она не хотела, чтобы на ее голову лег позор, которым они собирались ее заклеймить. И так как наслаждение было для нее превыше всякой чести, она нисколько не смутилась и не переменилась в лице; молодые люди были так этим поражены, что ушли ни с чем, оставив при себе все то, чем они хотели ее устыдить.

Благородные дамы, если вы не считаете, что в этой истории достаточно хорошо рассказано о женщинах столь же порочных, как и мужчины, я попытаюсь припомнить еще и другие, чтобы вам их потом рассказать. Однако мне кажется, что вам довольно и этой, чтобы увидеть, что женщина, потерявшая стыд, может причинить

во сто раз больше зла, чем мужчина.

Слушая этот рассказ, все женщины до одной крестились. Им казалось, что они видят перед собою всех дьяволов.

– Благородные дамы, – сказала Уазиль, – исполнимся все смирения, слушая эту страшную повесть, – ведь женщина, которую оставил Господь, становится сама похожей на того, с кем она соединилась. Если в приближающихся к Господу присутствует дух Божий, противоположное происходит с теми, кто приближается к врагу рода человеческого. И самым настоящим скотом становится человек, которого покинул Господь.

– Какова бы ни была эта несчастная, – сказала Эннасюита, – не заслуживают похвалы и те, кто хвастает своим заточением.

– Я считаю, – ответила Лонгарина, – что мужчине так же трудно скрывать свое счастье, как его добиваться, ибо как ни один охотник не откажет себе в удовольствии, завидев добычу, трубить в рог, так нет и такого любовника, которому бы не хотелось похвастать своей победой.

– Окажись я даже перед лицом всех инквизиторов церкви, вместе взятых, – воскликнул Симонто, – я почту такое утверждение за ересь, ибо скрытных мужчин на свете больше, нежели скрытных женщин. И я знаю немало таких, которые готовы были бы отказаться от всех радостей любви, если бы знали, что им не избежать огласки. Потому-то наша церковь, как подобает любящей матери, заботится о том, чтобы исповедниками были только мужчины, – женщины ведь неспособны хранить тайну.

– Это вовсе не потому, – сказала Уазиль, – просто женщинам до того ненавистен всякий порок, что они никогда бы не дали так легко отпущения грехов, как мужчины, и, налагая епитимьи, были бы чересчур суровы.

– Если бы женщины, исповедуя, были так же жестоки, как они жестоки в своих речах, – сказал Дагусен, – они бы всех грешников довели до отчаяния, вместо того чтобы помочь им спастись. Церковь все это хорошо предвидела. Но это не значит, что я хочу оправдывать этих сеньоров, которые так хвастали своим заточением, ибо не к чести мужчины хулить и позорить женщину.

– Раз участь их была одинакова, – сказал Иркан, – то, по-моему, они правильно поступали, утешая друг друга.

– Но как раз во имя собственной чести им и не следовало посвящать в свою тайну другого, – возразил Жебюрон. – Ибо книги Круглого Стола учат нас, что рыцарю сильному победа над слабым никогда не приносит чести.

– Удивительно, – сказала Лонгарина, – как эта несчастная, когда увидела всех своих узников вместе, не умерла от стыда.

– Людям, которые потеряли стыд, – сказала Уазиль, – стоит большого труда его вернуть. Это удается только тем, которых забыть его заставила большая любовь. И мне пришлось видеть, что многие из таких возвращались на прежний путь.

– Должно быть, возвращались как раз те, кому было откуда возвращаться, – сказал Иркан, – не так-то легко найти женщин, способных сильно любить.

– Я с вами не согласна, – сказала Лонгарина, – я убеждена, что есть женщины, которые любят до самой могилы.

– Мне так хочется послушать ваш рассказ, – сказал Иркан, – что я передаю вам слово, дабы вы убедили меня, что женщины способны на такую любовь, какой, по-моему, у них никогда не встретить.

– Когда вы его услышите, – сказала Лонгарина, – вы мне поверите и согласитесь, что нет чувства более сильного, чем любовь. Но так же, как любовь заставляет совершать почти невозможное, чтобы обрести в этой жизни радость, – так, больше чем какое-либо другое чувство, она способна привести в отчаяние любого мужчину и любую женщину, которые теряют надежду на исполнение своих желаний, и вы это увидите из моего рассказа.

Новелла пятидесятая

Господин Джованни Пьетро долгое время тщетно преследовал своим ухаживанием соседку, в которую был страстно влюблен. И, чтобы больше о ней не думать, он перестал показываться ей на глаза. От этого на него напала такая тоска, что врачам пришлось назначить ему кровопускание. Дама эта, знавшая причину его болезни, решила согласиться на все, в чем раньше ему всегда отказывала, и, думая этим его спасти, в действительности ускорила его кончину; после чего, понимая, что по своей вине она потеряла такого верного друга, она разделила его участь, лишив себя жизни ударом шпаги.

В городе Кремоне [154]

не так давно жил некий дворянин, господин Джованни Пьетро, который долгое время любил одну даму, жившую с ним по соседству. Но как он ни старался, он не мог добиться от нее того, чего хотел. А меж тем дама эта его любила. Несчастный дворянин, измученный и огорченный, затворился у себя в доме и решил, что больше не будет понапрасну гнаться за ее любовью, ибо может поплатиться за это жизнью. И он решил, что, если несколько дней не будет видеть ее, это поможет ему перестать о ней думать. Но вместо этого он затосковал и так переменился в лице, что его невозможно было узнать. Родные его позвали врачей, и те, видя, что он весь пожелтел, решили, что у него закупорка желчного протока, и назначили кровопускание. Дама же эта, которая столько времени упорствовала, отлично знала, что причиной его болезни явился ее отказ. И она послала к нему старушку, которой вполне доверяла. Она поручила передать несчастному, что, убедившись, что чувство его к ней – не притворство, а истинная любовь, она решила уступить ему в том, в чем столько времени отказывала, и что ей удалось отыскать такое место, где они могли бы увидеться наедине. Дворянин, которому в этот день утром пускали кровь из руки, после ее слов почувствовал себя лучше, чем после всех лекарств и кровопусканий. И он велел передать ей, что непременно придет туда в тот час, который она ему назначила, прибавив к этому, что она совершила настоящее чудо, ибо своими несколькими словами излечила его от такой болезни, спасти от которой его не мог ни один врач. Как только настал долгожданный вечер, дворянин направился в то место, которое ему указали, и радость его была так велика, что ей все равно должен был наступить конец, ибо большей она быть уже не могла. И ему не пришлось долго ожидать: та, в ком он не чаял души, очень скоро к нему явилась. Он не стал заниматься излияниями любви, ибо пожиравший его огонь побудил его со всей поспешностью добиваться того, на что у него едва хватало сил. И он был до того опьянен любовью и наслаждением, что, надеясь найти средство к спасению, вместо этого ускорил свою смерть. Забыв ради любимой, сколь он слаб, он не заметил, как его забинтованная рука развязалась и стала так кровоточить, что беднягу всего залило кровью; тогда, решив, что обессилел он от избытка страсти, он захотел вернуться домой. Но любовь, безраздельно связавшая их, не стала их разлучать: в ту минуту, когда он расставался с подругой, душа его рассталась с телом. Он потерял столько крови, что упал без дыхания к ногам своей дамы, которая была в отчаянии, увидев, что безвозвратно потеряла любимого и сама была причиною его смерти. И, думая о своем горе, она стала думать и о позоре, который покроет ее имя, когда труп обнаружат у нее в доме. И вот, вместе со своей служанкой, которой она доверяла, она вынесла мертвое тело на улицу, но не захотела покидать его и, взяв шпагу покойного, пронзила насквозь сердце, причинившее ей столько горя, чтобы за все его наказать, и упала мертвой на тело любимого. А наутро отец и мать ее увидели эту жалостную картину из окна и, оплакав, как полагается, свою дочь, похоронили возлюбленных вместе.

154

Кремона – город в Италии, входивший в герцогство Миланское.

Итак, благородные дамы, мы видим, что чрезмерная любовь приводит к несчастью.

– Что мне больше всего нравится в этой истории, – сказал Симонто, – так это то, что оба они любили друг друга одинаково страстно: когда дворянин этот умер, подруга его не захотела без него жить. И если бы Господь послал мне такую возлюбленную, я уверен, что полюбил бы ее так, как никого еще не любил.

– А мне все же кажется, – сказала Парламанта, – что вы не будете так ослеплены любовью и подумаете о том, чтобы сначала перевязать себе руку, чего этот человек не сделал. Прошло ведь то время, когда мужчины готовы были совсем о себе забыть ради дам.

– Да, но не прошло время, когда дамы забывают о жизни своих кавалеров и думают только о наслаждении.

– По-моему, на свете нет такой женщины, – сказала Эннасюита, – которая могла бы радоваться смерти мужчины, будь он даже ее злейшим врагом. Но уж если мужчины решаются убивать себя, дамы не могут их от этого уберечь.

– Да, но та, которая отказывает в куске хлеба человеку, умирающему от голода, этим его убивает, – сказал Сафредан.

– Если бы ваши просьбы были столь же основательны, – сказала Уазиль, – как просьба нищего, который молит о самом необходимом, то со стороны дам было бы непомерной жестокостью отказать вам. Но Боже сохрани! Недуг этот убивает только тех, кто и без него умер бы очень скоро.