Гера
Шрифт:
Шубин произносит это даже с некоторой грустью в голосе, но очень спокойно.
И Аня, закрывшись в туалете ресторана, прямо со своего мобильного набирает номер Герасимова, когда-то в отчаянии переписанный в записную книжку с больничного рецепта. Вот и пригодился...
– Саша?
Она слышит его. Но его голос... теряется в пространстве. Рассеивается в космосе. Затихает от удивления.
– Ты в Киеве? – спрашивает Аня.
– Да...
– Почему же не уезжаешь? Шубин сказал, что завтра
– Шубин тебе это сказал?
– Почему ты не бежишь, Саша?
– Не хочу бежать.
– Ты еще можешь спастись!
– Я не хочу спасаться.
– Саша... ради меня, пожалуйста.
– Не надо! – обрывает он резко.
– Ради меня, Саша... пожалуйста, беги, – плачет Аня в трубку. – Уезжай из Киева, умоляю тебя. Пожалуйста... Ты должен выжить...
– И ты будешь со мной, если я выживу?
– Обещаю, я буду с тобой. Только уезжай сейчас... уезжай скорее... Уезжай, мой любимый...
– Ты будешь меня ждать?
– Буду! Только уезжай!
Он молчит. И она не может больше говорить, рыдания не дают вдохнуть. Тишина длится, пока не заканчиваются деньги на телефонном счете.
– Саша.., – плачет она в трубку.
Кажется, уже потеряла его... за всей этой тишиной. Опасность нахлынула и затопила все вокруг – до дурноты, до головокружения.
Неотложные дела снова призывают Шубина на службу, но это и к лучшему. Аня сидит до самого утра у окна отеля, смотрит в ночь и думает о том, что ее жизнь окончательно утратила всякий смысл. Даже в Ираке в ней было больше смысла. А теперь – перелеты Киев-Москва, Москва-Киев, ночи в отелях с Шубиным, мысли о Сашке, о том, хочет она быть с ним или не хочет. Если хочет, то почему сомневается? Если не хочет, то почему не может его забыть?
Ночь шуршит дождем за окнами. Московская осень из «сдержанной» становится откровенно безрадостной. Аня думает почему-то о мировом зле, к которому причастен и Сашка, и о своем одиночестве.
Пытается представить, что Герасимов спасся и они встретились. Когда это может произойти? Через сколько лет? Аня не молодеет. И Герасимов к тому времени вполне сможет найти себе молодую полячку с длинными ногами и мелодичным голосом... Все считают, что свой голос Аня сорвала рыданиями, пропила или прокурила. Бабушка говорила, что у ее отца был такой же – глухой и с хрипотцой. Но не будет же Аня рассказывать эту историю каждому встречному?
Может, потому что ее родители так рано погибли и у нее не было настоящей семьи, она не в силах представить свою семью с Герасимовым. Это кажется ей маловероятным. О чем же тогда мечтать, если он будет все время рядом?
Дождь продолжает течь по стеклам. Но она уже не плачет. Пусть эта осень рыдает всеми дождями мира. Сашка спасется!
Под утро появляется Шубин.
–
Ложится в постель и впервые не притрагивается к ее телу. Она молчит. Кажется, с ним еще холоднее, чем было без него.
Аня засыпает рядом, словно проваливается в холод. Снится Герасимов. Будто смотрит на нее издали, а потом уходит...
– Саша! Саша! – кричит она. – Саша!
Ощущение утраты разрывает сердце.
– Саша! Не бросай меня!
Просыпается в слезах. Облизывает пересохшие от его имени губы. Наяву – ни за что бы не сказала такого, не молила бы так униженно. Косится на Шубина, но он дышит ровно, и похоже, спит.
Аня встает с постели и подходит к окну. Небо уже сереет, но дождь продолжает царапаться снаружи. Она смотрит в серое, заплаканное небо – серыми, заплаканными глазами.
– Куда ночь, туда и сон...
Снова ложится и прижимается к Шубину, пытаясь согреться. И он во сне обнимает ее и проводит рукой по волосам...
Она так и не засыпает, боясь снова захлебнуться кошмарами. Проснувшись утром, Игорь целует ее нежно, но – не более того. Не хочет секса.
Потом завтракают в номере. Шубин пьет свой черный кофе и почему-то молчит. У нее возникает ощущение, что он собирается сказать ей что-то очень важное и просто ждет подходящего момента. И ночью, возможно, тоже ждал. Может, даже слышал, как она рыдала и звала Герасимова... Она смотрит в его совершенно спокойное, бесстрастное лицо и почему-то думает о том, что по-прежнему очень плохо его знает. На миг Ане становится страшно рядом с Шубиным. Но... не страшнее, чем в очереди к русскому гинекологу в Турции, не страшнее, чем в иракском госпитале, не страшнее...
Она улыбается этой относительности бытия. Шубин смотрит на нее и тоже улыбается. И теперь Аня ясно видит, что он выжидает. Только чего? Окончания дождя? Окончания осени? Или просто пока она допьет кофе?
17. МАТА ХАРИ
Или – еще проще – телефонного звонка.
– Да, я слушаю. Да... Как нет? А вещи? Вещи есть? Вы все проверили? И что?
Шубин не удивлен и не в бешенстве. Но Аня понимает, что ожидание закончилось. Истекло. Исчерпало себя.
Он смотрит прямо Ане в глаза и пожимает плечами.
– Этот Герасимов улизнул. Но он еще не знает, чем ему это грозит. Европа, куда, скорее всего, он подался, уже не спасет его. Международная амнистия внесла его имя в списки торговцев оружием и разыскивает больше, чем мы. Его европейские связи начнут неминуемо рассыпаться, а его друзья – отказываться от него, выгораживая себя и спасая собственную шкуру. В то время, как здесь, со временем, он откупился бы от всех судов – как мне ни стыдно за мою Родину.