Герцог Бекингем
Шрифт:
Как бы то ни было, в Германии ничто не изменилось. Продолжалась осада Франкенталя, последнего оплота сторонников Фридриха в Пфальце. Его обороной руководил Вер. Срок, указанный в английском ультиматуме, истек, а испанская и императорская армии ни на шаг не отступили.
Что до принца Карла и Бекингема, то их воинственное настроение сошло на нет так же быстро, как и всплеск энергии короля Якова.
Игры мадридской дипломатии
Со временем стало ясно, что Испания ни на йоту не уступит в военном отношении, если у нее не возникнет серьезного интереса в дипломатической сфере. Если английская внешняя политика была противоречивой и нереалистичной, (Яков I требовал отступления католиков
Поняв, что можно не опасаться английского вторжения в Пфальц, Оливарес возобновил в октябре 1622 года переговоры о браке – не исключено, что это стало следствием письма Бекингема, которое Гондомар, несомненно, передал министру. Однако возникло непредвиденное осложнение: инфанта выказала отвращение к союзу с еретиком и заявила, что лучше уйти в монастырь, чем выйти замуж за английского принца. Посол Дигби (ставший в сентябре 1622 года графом Бристолем, так мы и будем его теперь называть) написал королю Якову, что, по его мнению, свадьба состоится только в том случае, если принц примет католичество. Итак, на горизонте замаячил призрак вражды, которая год спустя разнесет в щепы все тщательно выстраиваемое дипломатами здание.
Бристоль гораздо лучше, чем Яков, и уж, конечно, лучше, чем Бекингем, видел двойную игру Оливареса и мадридского двора. «Это самые лживые люди на всем свете», – написал он в ноябре принцу Карлу {146}. Хорошо осведомленный посланник Венеции в Лондоне в отчете дожу тоже весьма реалистично оценил положение дел: «Испанцы дают королю наркотик, чтобы усыпить его на всю зиму» {147}.
Именно в это время стала мало-помалу оформляться идея поездки Карла в Испанию с тем, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки и заключить желаемый брак.
Современники, а вслед за ними и историки пространно обсуждали вопрос о том, кому принадлежала эта инициатива. Гондомар 6 мая 1622 года писал из Англии: «Принц доверительно сообщил мне, что, если я посоветую ему поехать в Испанию, он поедет туда инкогнито вместе с двумя слугами» {148}. Сообщение слишком странное, чтобы не вызвать сомнений. Стал ли бы Карл «доверительно» намекать испанскому послу, чтобы тот «посоветовал» ему пуститься в столь необычное путешествие, да еще в условиях полной секретности? Это не так уж невозможно: дальнейшая жизнь Карла свидетельствует, что он считал вполне приемлемыми тайные маневры и обходные пути, когда хотел добиться своих целей. Однако в данном случае поверить версии Гондомара довольно трудно, потому что не было никаких оснований для столь серьезного нарушения дипломатических правил и Карл в это время не проявлял особого интереса к браку с испанской инфантой.
Вполне вероятно – и многие современники-очевидцы этих событий допускали это, – что такая идея зародилась в мозгу самого Гондомара: завлечь принца в Мадрид и поставить в какой-то мере в положение заложника, что позволило бы оказать на него давление в плане перехода в католичество или, по крайней мере, заставить согласиться на условия, выдвинутые королем Филиппом и папой.
Осенью встал вопрос не о путешествии принца Карла инкогнито, а о направлении флота под личным командованием главного адмирала для того, чтобы привезти инфанту. Этот проект был не менее иллюзорным, поскольку в то время до заключения брака было еще далеко {149}.
А потом наступила зима, и дело, по-видимому, застопорилось. Однако испанский «наркотик» возымел действие.
«Бекингемцы» у власти
Европа погрязла в войне, английская дипломатия блуждала в лабиринтах испанской политики, зато политический климат в Лондоне начал смягчаться.
Дело в том, что после конфликта с парламентом в 1621- 1622 годах начался процесс, который сейчас иногда называют «сменой состава оркестра». Состав политических деятелей обновлялся и почти все время в интересах друзей, родственников или протеже главного адмирала. Вряд ли можно говорить о «клане» или «партии» в прямом смысле этого слова. Однако верно то, что в органах власти оказалось достаточно преданных Бекингему людей, чтобы влиять, и существенно, на решение многих государственных вопросов. Вспомним священника Джона Уильямса, заменившего лорда-канцлера Бэкона после его трагического унижения. В 1620 году он втерся в доверие к королю и Бекингему, проявив изощренность в деле обращения в протестантскую веру Кэтрин Мэннерс, которая в результате смогла выйти замуж за фаворита. В 1621 году он был советчиком Бекингема в вопросе о монополиях, бурно обсуждавшемся в парламенте. Его назначение хранителем печати изумило общественность. По традиции на этот пост назначали светских лиц и магистратов. Уильямс не был ни тем ни другим. Все высмеивали его как невежду, однако они ошибались: вплоть до своей опалы в 1625 году, когда он пал жертвой своего извечного врага-завистника Уильяма Лода, он был надежным хранителем печати и очень компетентным советником короля и фаворита. Дабы обеспечить Уильямсу образ жизни, достойный его положения, Яков I назначил его епископом Линкольнским, сохранив за ним также деканство в Вестминстере, на которое претендовал Лод. Этого оказалось достаточно, чтобы последний превратился в непримиримого врага Уильямса. Ненависть священников не менее сильна, чем ненависть обычных людей.
Лод тоже являлся одним из «бекингемских» выдвиженцев 1622-1623 годов. Он был англиканским проповедником, славившимся красноречием. В 1616 году был деканом в Глостере, но надеялся приблизиться ко двору. Он мечтал получить место декана в Вестминстере, но Якова I настораживала его религиозная непримиримость. Сопровождая короля в Шотландию в 1617 году, Лод буквально замучил всех своими требованиями следовать ритуалам. Однако Бекингем ценил его. Хотя Лоду и не удалось удержать мать фаворита в лоне англиканской церкви*, он был в 1621-1622 годах духовным наставником («исповедником», как говорил он сам) молодого главного адмирала. Чтобы утешить Лода, не получившего деканства в Вестминстере, которое осталось за Уильямсом, Бекингем добился его назначения епископом Сент-Дэвидским в Уэльсе. «Раз ты этого хочешь, я даю тебе это назначение, – сказал король, – но помяни мое слово: ты еще об этом пожалеешь» {150}. Этот анекдот часто вспоминали враги Лода, но, поскольку он записан человеком, которого можно назвать alter ego Уильямса, вряд ли его стоит воспринимать всерьез.
Возвышение Лайонела Крэнфилда достойно не меньшего внимания, чем выдвижение Уильямса на пост хранителя печати. Как известно, Крэнфилд был богатым лондонским купцом. Он привлек к себе внимание Бекингема тем, что, будучи комиссаром морского казначейства, сумел сэкономить значительные средства. К тому же он был женат на кузине матери Бекингема. Войдя в январе 1621 года в состав Тайного совета, он активно участвовал в процессе против Бэкона. Поговаривали, что Крэнфилд станет хранителем печати, но король предпочел Уильямса. Зато в 1622 году Бекингем выхлопотал для Крэнфилда титул барона, затем пост лорда-казначея, на котором он сменил лорда Мэндвила, ушедшего в отставку в обмен на вознаграждение в 20 тысяч фунтов. Ходили слухи, что за два года до этого Мэндвил «предоставил» такую же сумму Бекингему, чтобы получить эту должность.
Став лордом-казначеем и в скором времени получив титул графа Мидлсекса, Крэнфилд пришел в ужас, поняв, в каком состоянии находятся финансы государства. «Чем дольше я обдумываю состояние дел Его Величества, – писал он Бекингему, – тем большее беспокойство испытываю. Речь идет не о том, чтобы провести реформу какого-либо ведомства, флота, королевского двора или гардероба, а о том, чтобы изменить все в целом. Всем: и расходами, и доходами, – распоряжались столь небрежно и бесчестно, что в это даже трудно поверить» {151}.
Крэнфилд еще проявит себя как один из лучших министров финансов Англии XVII века и в течение двух лет сумеет насколько возможно восстановить равновесие в казне.
В дипломатическом корпусе – хотя такой термин является в данном случае анахронизмом – также произошли изменения под влиянием Бекингема. Наиболее известными из его ставленников были: Ричард Уэстон, который стал в январе 1622 года министром финансов; Джордж Дигби, дипломат, бывший посол в Мадриде, которого Бекингем посоветовал вновь назначить на этот пост в январе 1622 года и вскоре после этого даровать ему титул графа Бристоля; Фрэнсис Коттингтон, тоже бывший посол в Испании, ставший впоследствии секретарем принца Карла и советником короля; наконец, Эндимион Портер, камергер принца Карла и двоюродный брат жены Бекингема, по рождению и воспитанию наполовину испанец, – он направился с тайной миссией к Оливаресу и Филиппу IV.