Герцогиня и "конюх"

Антропов Роман Лукич

Безвозвратно схоронив лучшие годы в митавском заточении, претерпев массу уколов самолюбию, изведав, правда" кое-какую любовь, любовь "тайную", иной раз вовсе не извлечению сердца, Анна Иоанновна неудержимо рвалась к другой жизни, более яркой, лучезарной.

И в это-то вот время то, что составляло отличительную Черточку ее характера -- суеверие, достигло наивысшего напряжения.

Случайно горящие три свечи приводили ее в ужас.

– - Вон одну! Вон!
– - кричала герцогиня на своих придворных.

Если же к этому злосчастному предзнаменованию примешивалось еще заунывное вытье ветра в старых печах Кетлеровского замка, несчастная Анна Иоанновна совсем падала духом, тряслась, бледнела.

"Смерть... Неужели я должна умереть, когда меня так тянет к иной, блистательной жизни?" -- мелькала у нее страшная мысль.

Она глубокой ночью подымала трезвон, призывала к себе то одну, то другую гофмейстерину, приказывала зажечь все канделябры и рассказывать ей какие-нибудь "сказания", но только не мрачного характера.

Так проходила ночь, за которой следовал тоскливо-унылый день.

"Своего" Петра Михайловича герцогиня почти не видела: Бестужев, "влопавшийся в зело опасную для него переделку по курляндско-морицевской заварухе", отчитывался и отписывался вовсю... Призрак грозной опалы стоял перед ним неотступно. Курьеры мчались из Митавы в Петербург и обратно

В Петербурге происходили "по сей оказии курляндской" заседания Верховного тайного совета, в которых принимала участие сама императрица Екатерина Первая.

Дикое, необузданное нашествие Меншикова на Митаву, его более чем неприличное поведение с курляндскими властями и с Морицем не на шутку испугали Петербург. Там совершенно правильно поняли, что от вандализма "светлейшего" может выйти изрядный скандал.

В Верховном тайном совете был получен указ императрицы:

"Понеже ныне курляндские дела находятся в великой конфузил, и не можем узнать, кто в том деле нрав или виноват, того для надлежит освидетельствовать и исследовать о поступках тайного советника Бестужева..."

Совет оправдал Бестужева; но на другой день императрица, сама присутствовавшая на заседании, объявила, что по ее мнению Петр Бестужев не без вины: указы ему были посланы, а он поступил обратно им.

Несмотря на это, Екатерина приказала прекратить дело. ...

– - Ваше императорское величество, а как вам благоугодно смотреть на притязания светлейшего князя Меншикова на герцогскую курляндскую корону?
– - задали императрице вопрос некоторые из верховников.

– - Я рассуждаю так, господа, что желание светлейшего быть герцогом Курляндским несостоятельна. До сего король прусский и поляки допустить не могут, -- ответила императрица.

Это был первый удар грома той грозы, которая собиралась над головой зазнавшегося выскочки-вельможи.

* * *

В последнее время Анна Иоанновна стала замечать, что баронесса Эльза фон Клюгенау упорно, под всевозможными предлогами, старается избегать встречи с ней.

"Что это с ней?" -- пришло как-то на ум герцогине, и она пригласила к себе свою гофмейстерину.

Красавица вдова не осмелилась ослушаться воли ее светлости: слишком уж повелительно и настоятельно было это приглашение.

– - Что с вами, любезная баронесса? Я вас не вижу по целым дням... Вы все хвораете?
– - спросила Анна Иоанновна.

– - Да, ваша светлость... Мне нездоровится, -- стараясь не глядеть в лицо своей повелительнице, хмуро ответила та.

– - Что же происходит с вами? И, если вы больны, отчего не обратитесь к доктору?

Насмешливая улыбка пробежала по губам баронессы, но она, поспешив скрыть ее, ответила:

– - Ах, ваша светлость, вы так добры... Но...

– - Что "но"? Договаривайте!

– - Но не все доктора могут принести облегчение. Быть может, вы согласитесь с этим сами?

– - Я? С какой стати?
– - вспыхнула герцогиня.

Она сразу поняла все: эта "красивая баба" намекала ей на Морица, который под видом доктора явился на их первое тайное свидание. Так вот какова она, эта "преданная немецкая божья коровка"! Она жалит, язвит...

– - Потрудитесь, милая, говорить яснее!
– - гневно произнесла Анна Иоанновна.
– - Почему я должна быть осведомлена в искусстве докторов?

– - Прошу простить меня, ваша светлость, но вы, кажется, не так изволили понять меня, -- печально ответила баронесса.
– - Я хотела сказать, что врачи тела часто бессильны врачевать душу.

– - А ваша душа болит?

– - О да, ваша светлость!

– - Что же с вами происходит?
– - удивилась герцогиня, обладавшая короткой памятью.

– - Вы должны это знать, ваша светлость, -- прозвучал вдруг ответ гофмейстерины.

– - Я?!

– - Да, вы,.. Помните ли вы, ваша светлость, что вы обещали сделать для меня?
– - И Эльза Клюгенау в упор посмотрела на свою повелительницу.
– - Вы обещали великодушно быть моей "свахой", как вы изволили выразиться... Я люблю Эрнста Бирона... Прежде он выказывал ко мне симпатию, любовь... Но призвание никогда не могло сойти с моих уст...

Анна Иоанновна отпихнула ногой обитую атласом скамеечку.

– - А, вы вот о чем!..
– - каким-то странным, не своим голосом начала она.
– - Вы о Бироне?.. Но, послушайте, моя милая баронесса, мне кажется, что если мужчина любит женщину, а женщина -- его, мужчину, то... какое же тут требуется еще посредничество третьего лица? В подобных случаях оно скорей нежелательно...

– - Как когда!..
– - глухо, неопределенно ответила баронесса.

Анна Иоанновна холодно бросила ей: