Герман Аляскинский. Светило православия
Шрифт:
Калифорния отделилась от Испании и получила новое управление. Бывший испанский губернатор Пабло де Сола признал инсургентов и занял пост председателя хунты в Монтерее. Хунта открыла калифорнийские порты для торговли, но одновременно новое правительство основало вблизи российского Росса миссии Сонома и Солана с целью отрезать форт Росс от Калифорнии. Экипажу «Аполлона» было поручено прибыть в Монтерей.
Члены хунты заявили правителю конторы Российско-Американской Компании в Ново-Архангельске, что хунта не покушается на существование форта Росс. В Монтерее было тревожно. Столица Калифорнии лишь недавно поднялась из развалин, – она была покинута, так как лет пять назад её разорил до основания пират Бушар. В испанских миссиях бунтовали индейцы, убивая монахов, падре-префект тщетно пытался усмирить восставших. Российско-Американская Компания, пользуясь сговорчивостью хунты, заключила в Монтерее договор о совместной бобровой охоте в водах Калифорнии.
Осенью 1823 года на смену шлюпу «Аполлон» в Русскую Америку пришёл из Петербурга фрегат «Крейсер». На борту фрегата среди офицеров были Павел Нахимов, Михаил Лазарев, Дмитрий Завалишин.
Во время стоянки в Павловской бухте острова Кадьяк капитан, по желанию офицеров фрегата «Крейсер», пригласил на корабль преподобного Германа.
Капитан фрегата «Крейсер» был человек весьма учёный, высокообразованный, он был прислан в Америку по Высочайшему повелению для ревизии всех колоний. Необходимость такой инспекции была вызвана дипломатической осторожностью правительственных чиновников и царственных особ при раскрытии адмиралом Врангелем своего дерзкого и делового проекта. А всё исходило из того, что губернатор Верхней Калифорнии написал адмиралу Врангелю в Ново-Архангельск о том, что мексиканское правительство не прочь вступить в отношения с русским правительством. Тогда у барона мелькнула мысль: нельзя ли, пользуясь этим случаем, упрочить судьбу форта Росс. Поселенцы форта Росс к тому времени открыли новые обширные и чернозёмные долины за ближними горами и по реке Славянке. «Простора столько, что можно строить целые города, снимать до пятидесяти тысяч пудов пшеницы и содержать до сорока тысяч голов разного скота, – писал об этом Дмитрий Завалишин. – Но как занять эти долины?..» Барон Врангель думал, что, если Россия признает Мексику, мексиканцы не будут покушаться на форт Росс. «…Там хорошо поймут, – писал барон, – что соседство горсти русских мужиков, так сказать, оторванных от своей родины, никогда не может быть опасным целостности владений Мексики…» Поэтому Ф. П. Врангель приказал капитану Митькову готовить к походу шлюп «Ситха». Старый город Сан-Блез высился на чёрной базальтовой скале. Кокосовые пальмы росли у домов, где помещались конторы филиппинских купцов. «Ситха» был первым кораблём с Аляски, достигшим мексиканского порта. Отсюда адмирал Врангель отправился в горный город Тепик, а оттуда спустился к югу – в Мексику. Там адмирал побывал не раз во дворце Чапулътепек, виделся с заместителем президента генералом Барроганом, с мексиканскими министрами. После бесед с ними главный правитель Русской Америки адмирал Ф. П. Врангель получил ноту, в которой говорилось, что мексиканское правительство с удовольствием принимает «желание русских колоний распространить торговые сношения с Калифорнией, вполне расположено утвердить их посредством формального контракта…». Фердинанд Врангель торопился в Петербург. Он пересёк Мексику и через Вера-Крус и Нью-Йорк приплыл в Кронштадт. Но из его хлопот ничего не получилось. Император Николай I и слышать не хотел о признании Мексики, а мексиканцы без этого признания никакого трактата заключать не стали. Зато – Аляской стал управлять Иван Купреянов, инспектировать Русскую Америку прибыла авторитетная комиссия.
«Вместе с капитаном фрегата “Крейсер” на корабле было двадцать пять человек офицеров, все люди образованные, из светских.
В этом-то обществе сидел в ветхой одежде пустынный монах, который своею мудрою беседою всех образованных собеседников своих привёл в такое положение, что они не знали, что ему отвечать.
Капитан Фрегата рассказывает: “Мы были безответны, дураки перед ним!” Отец Герман им всем сделал один общий вопрос: “Чего вы, господа, более всего любите и чего бы каждый из вас желал для своего счастья?”
Посыпались разные ответы. Кто желал богатства, кто чинов, кто красавицу-жену, кто прекрасный корабль, на котором он начальствовал бы, и так далее в этом роде.
“Не правда ли, – сказал отец Герман, – что все ваши разнообразные желания можно привести к одному, что каждый из вас желает того, что, по его понятию, считает он лучшим и достойным любви?”
“Да, так”, – отвечали все.
“Что же, скажите, – продолжал отец Герман, – может быть лучше, выше всего, всего превосходнее и по преимуществу достойнее любви, как не сам Господь наш Иисус Христос, Который нас создал, украсил такими совершенствами, всему дал жизнь, всё содержит, питает, всё любит. Который Сам есть любовь и прекраснее всех человеков? Не должно ли же потому превыше всего любить Бога, более всего желать и искать Его? Я, грешный, более сорока лет стараюсь любить Бога, а не могу сказать, что совершенно люблю Его! Как мы должны любить Бога? Если мы кого любим, то всегда помним его, стараемся угодить ему день и ночь. Наше сердце и ум заняты тем предметом, кого мы любим. Так ли вы, господа, любите Бога?
Должны были признаться, что нет».
«Для нашего блага, для нашего счастья, – говорил отец Герман, – дадим себе обет, что по крайней мере от сего дня, от сего часа, от сей минуты будем мы стараться любить Бога уже выше всего и исполнять Его святую волю!
Мы не в морских волнах обуреваемся, но среди прелестного и многомятежного мира страждем и скитаемся, по апостольскому слову. Хотя и не имеем той благодати, которую имели святые Апостолы, но сражение наше к тем же бесплотным началам и властем, к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным, кои всех путешественников к небесному нашему отечеству стараются перехватить, и удержать, и не допустить. По слову святого апостола Петра, “супостат наш диавол ходит как рыкающий лев кого поглотить”.
Грех любящему Бога, не что иное, как стрела от неприятеля на сражении.
Истинный христианин есть воин, пробирающийся сквозь полки невидимого врага к небесному своему отечеству! По апостольскому слову: “отечество наше на Небесах”. А о воинах говорит: “несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем” (Зф. 6, 12). Истинного христианина делают вера и любовь ко Господу Иисусу Христу. Грехи наши нимало христианину не препятствуют ко слову Самого Спасителя. Он изволил сказать: “Не праведныя приидох призвати, но грешныя спасти”. Радость бывает на Небеси о едином кающемся более, нежели о девятдесяти праведных. Так же и о блуднице, прикасающейся к ногам Его, и фарисею Симону изволил говорить: “Имеющему любовь многий долг прощается, а с неимеющего любви и малый взыскивается”. Сиими рассуждениями христианин должен приводить себя в надежду и радость, и отнюдь не внимать наносимому отчаянию; тут нужен щит веры.
Пустые века сего желания удаляют от Отечества Небесного. Любовь к ним и привычка одевают душу нашу как будто в гнусное платье. Оно вызвано апостолами внешний человек. Мы, странствуя в путешествии сей земной жизни, призывая Бога в помощь, должны гнусности той совлекаться, и одеваться в новые желания, в новую любовь будущего века (стяжание Духа Святого), и через то узнавать наше к Небесному Отечеству или приближение или удаление. Но скоро это сделать невозможно, а должно следовать примеру больных, которые, желая любезного здоровья, не оставляют изыскивать средств для излечения себя. Я говорю не ясно».
Капитан фрегата «Крейсер» Михаил Лазарев отметил, что встреча и этот разговор со старцем Германом остались в душах и памяти морских офицеров на всю их жизнь. Словоохотливый старец говорил умно, дельно и назидательно, более всего о вечности, о спасении, о будущей жизни, о судьбах Божиих. Много говорил он о житии святых, из Пролога. Слушать его было приятно, и беседующие с ним увлекались его беседою и нередко только с рассветом дня нехотя оставляли его.
Креол Константин Ларионов сердцем и душой любил батюшку Германа и писал о нём: «В душеспасительных беседах с гостями отец Герман просиживал до полуночи и даже за полночь. Но ночевать он никогда не оставался и, несмотря на ни какую погоду, всегда уходил к себе в пустынь. Если же по какому-либо особенному случаю и нужно было ему ночевать вне келии, то утром всегда находили постель, постланную для него, совершенно нетронутою, а старца неспавшим. Точно так и в своей пустыни, проведя ночь в беседе, не предавался он отдохновению.
Ел старец весьма мало. В гостях чуть отведывал какого-либо кушанья и оставался уже без обеда. В келии очень малая часть небольшой рыбы или овощей составляла весь его обед. Тело его, изнурённое трудами, бдением и постом, сокрушали пятнадцатифунтовые вериги. Одежда отца Германа была одна зимой и летом. Рубашки холстяной он не носил, её заменяла оленья кухлянка, которую он по восьми лет не снимал и не переменял, следовательно, шерсть на ней вся вытиралась и кожа залоснялась. Потом сапоги или башмаки, подрясник, ветхая, полинялая, вся в заплатах ряса и клобук, – вот и всё его одеяние. В этой одежде он ходил везде и во всякую погоду: и в дождь, и в снежную метель. Постелью ему служила небольшая скамья, покрытая оленьей вытершейся от времени шерстью, изголовье – два кирпича, которые под голой шкурой оставались незамеченные (незаметными) для посетителей. Одеяла не было, его заменяла деревянная доска, лежавшая на печке. Эту доску сам отец Герман назвал своим одеялом.
«В бытность мою в келии отца Германа, я, грешный, сидел на его постели, и это считаю верхом моего счастья!» – говорил креол Константин Ларионов.
Ещё при жизни своей преподобный Герман получил от Господа дары прозорливости, исцеления и чудотворения. В молитвенном обращении к Господу он ликвидировал пожары, успокаивал штормовые приливы, менял направления ветров, вызывал и останавливал небесные грозы, гром, дожди и снегопады, предупреждал о землетрясениях и гасил их.
«Его жизнь напоминала жизнь древних пустынников – он был в общении с миром духов и с природой, как будто пребывал в первобытном состоянии – в раю».