Гермес
Шрифт:
Когда он возник прямо посреди них, молчаливый и как бы погруженный в себя, они оцепенели. Жезлом он смахнул двоих с помоста, одного послал под потолок — висеть, держась за один из ликов, троих убил тут же, на месте. Толпа ахнула, и звучало это именно как «а-ах!» — и схлынула. Теперь она смотрела на него с расстояния. С громким криком висевший под потолком сорвался и рухнул вниз, вдребезги разбившись о белый пол великого святилища Трисмегиста. Наступила немотная тишина. Казалось, один Браганса ничему не удивляется. Но и он тоже молча смотрел на Меса.
— Ну ладно, — произнес тот, и эти слова стали в тишине такими же, как и удар гонга, — громкими и отрывистыми. Он взял Ареллу за руку. — Пойдем.
Тысячеголовая
— Опять, что ли? — спросил он ее.
— Возьмите его! — крикнул из тела толпы Браганса.
Мес жезлом разделил толпу надвое, и из образовавшегося широкого прохода поднялось, покачиваясь, горизонтально лежащее в воздухе истерзанное тело Снофру. Мес тихо смотрел на него, шевеля губами, как будто читая отходную, пока тело жреца медленно плыло по воздуху к помосту. Здесь оно неслышно улеглось и затихло недвижимо. Темная густая кровь оросила камни помоста, и, как будто отвечая этому, единственная слеза скатилась по щеке Меса.
Он молча повернулся к тупо взиравшей на происходящее толпе, и под властью его жезла в воздух поднялись, извиваясь, уже трое живых. Эти люди добили раненого жреца.
— Превратитесь, вы трое, в змею, крапиву и статую, — сказал негромко Мес, и они, закричав, превратились: один — в отвратительную желтую змею, тут же растоптанную ногами забоявшейся толпы, другой — в жухлый крапивный пук, отброшенный далеко под помост, и третий — в уродливую каменную статую, которая упала на пол и разлетелась на множество кусков.
Толпа шарахнулась назад, и тут, растолкав всех, вперед вышел Браганса.
Я хотел видеть тебя, Трисмегист, видеть во плоти, а не в камне, как в прошлый раз. Ты теперь также облечен Властью? Да, и ты дал мне ее. Будь же благодарен мне за это. Я благодарен, но и не понимаю: ты, как всегда, пограничник, ни за тех и ни за этих. Зато ты против. Говори же с ним, со своим установленным противником, не со мной. Зачем ты напал на дом мой, освященный моими словами? Я все могу. Я — Rex Mundi. Я имею на это право. Никто не имеет права. Ни у кого нет прав. Нет права и у тебя, человек. Я — Лжечеловек, великий борец. Ты — ничто, песчинка в доме бога. Ты — тоже ничто, но мы хотим сделать из тебя что-то. Например? Например, нашего пособника. Какое неприятное слово ты выбрал! Пособник! Пособник, сообщник, содельник. Преступление, беззаконие, смерть. Против него ли ты? Да, я против него, но не за вас. Ибо я перестал слепо жаждать его крови, которая и так уже один раз пролилась. Что — переговоры? Если возможно. Мой друг — Сет. Он являлся мне и благословил меня. Заплачь слезами восторга, и тогда картина твоего откровения будет полнее. Нет, Трисмегист, ты не наш. А кто дал тебе язык — выбирать? Сет дал мне язык. Арес дал мне язык. И другие, наши, дали мне язык — выбирать и решать. И ты был среди них, когда был еще наш. Ибо я — повелитель над вашим роковым, многовековым ужасом. Я — повелитель над Гогна.
При этих словах Мес застыл на месте. Он не ожидал услышать это слово из уст Брагансы, хотя и знал, что перед — не обычный человек. Он медленно спросил.
Гогна? Ты сказал — Гогна? Приятно видеть тебя удивленным, Трисмегист. Да, я сказал «Гогна». И… где они? Они перед тобой. Что? Хм. И на этот раз ты не ослышался. Они перед тобой. Вот они. Видишь? Вот эти люди, вот они, — это Гогна. И другие, которых здесь нет, — они тоже Гогна. И многие на многих мирах — и они Гогна. Почему? Потому что они ни во что не верят. Они неверящие, неверующие, и потому они — Гогна. Они властны только над самими собой и не следуют законам миров, а потому они — боги самих себя, правящие своими собственными маленькими мирками. Они — Безглазые Боги, ибо не видят ничего вокруг. Что же, они не правы?
Браганса рассмеялся.
Почему же, они по-своему правы. Просто они тупы, жестоки, коварны, двуличны, подлы и поэтому — легкая добыча для меня и тех, кто надо мной. Они хорошо организуются, прекрасные исполнители, легко наводят страх и абсолютно не приручаются. Это — цепные псы, Трисмегист. Сыны проклятия.
Мес начал понимать. Новыми глазами он взглянул на окружающих его. Он увидел все то же. Он увидел живую, дышащую, молчаливую, подвластную, серую, злобную, — он увидел толпу. — Гогна, — сказал он, и лица повернулись к нему.
— Гогна!
Они кивнули.
— Вы — Гогна!
Они знали это.
— Гогна!
— Да.
В комнатушке позади Омфала Арелла ждала его. Она была испугана, но не настолько, чтобы потерять рассудок. Он быстро подошел к ней и взял ее руки в свои.
— Послушай, Арелла. Тебе сейчас нужно идти. Все равно куда, потому что через несколько часов это место перестанет существовать… Ничего не говори. Просто делай. Здесь нечему гореть, наверняка они ничего не тронут. Но дух Омфала покинет его. Я — этот дух. Понимаешь? Вот тебе моя трость. Как ты видела, это не простая трость. Береги ее. Что еще? Ничего. Все. Иди.
Арелла подняла к нему свое лицо.
— Я люблю тебя, — сказала она.
Он пошатнулся.
— Иди, — сказал он. — Иди. И не говори больше ничего.
Она ушла.
В Омфале статуя Трисмегиста, внезапно разваливаясь, рухнула на головы присных Брагансы.
Видение Гогна ошарашило его, но не изумило. Где-то среди подводных каменьев потоков души его уже скрывалась подобная загадка, однако даже он не предполагал, насколько нелепы и дурны законы мира. Знал ли истину Ховен, строя ковы Адонису, и знали ли ее прочие, поддержавшие первого? Но, задаваясь этим мысленным вопросом, Мес и не подумал включать Сутеха в свою вопросительно-озадаченную фразу. Конечно, тот обо всем знал. Он и есть настоящий творец этого плана.
Внутри него стала подниматься свирепая волна, пестрящая образами насилия и мести, но он что есть сил подавил ее. Каков выход? Он не знал. Все, чего ты боялся, все, чего сторонился, но куда всетаки влез, совершилось, причем самым худшим образом. Получается, что я — и здесь на границе. На границе двух сил, враждебных и вступивших в открытую борьбу, битву молота и наковальни, а я получаюсь чем-то вроде податливого бруска, по которому лупят с одной стороны, а с другой мешают вырваться из этого сумасшедшего ада. Я уже не вопрошаю безмолвный космос, где же справедливость и простейшая благодарность. Ни к чему. Нет ничего. Только обнажившиеся, брызжущие кровью интересы, перекрученные в борьбе идей. А я, хоть и в центре, но и в стороне, — как тот несчастный козел, мясом которого воздавалось отпущение. И вновь злоба и гнев поднялись в нем.
Но он не давал им выхода. Недавно ты поддался пламени ненависти, и оно сожгло — тебя же самого! Всего лишился. Вотчина бога под пятой человека. Продолжаешь оставаться не Архонтом. И всеми забыт. Дьявольский план Сета предстал перед ним во всей красе. Единственное, чего он никак не мог понять,
— как этот исстрадавшийся, балансирующий на краю вселенской катастрофы, свихнувшийся мир еще не свалился в ту пропасть, которая ему уже уготована? В ту могилу, которая уже вырыта ему? Видно, мир — существо куда более живучее, чем многие представляли и представляют себе. И более фатальное. Даже не обнаруживая явно признаки надвигающегося конца, тем глубже сокрыл он эти симптомы в пучинах своего естества: в течении рек, в вышине гор, в полете птиц, в трепетании древесных верхушек.