Герои 1863 года. За нашу и вашу свободу
Шрифт:
Речь Бобровского (ее содержание известно нам по записи, сделанной год спустя секретарем Центрального национального комитета Юзефом Каетаном Яновским) произвела сильнейшее впечатление на членов комитета потому, что в ней с неопровержимой логической силой было выдвинуто на первый план политическое содержание вопроса, до сих пор затушевывавшееся, заслонявшееся техническими деталями. Вопрос был не в том, начинать ли восстание в январе или в более позднее время. Обстоятельства складывались так, что отказ от восстания в момент рекрутского набора был равнозначен отказу от него вообще. Не только находившиеся под угрозой бранки члены организации, но весь народ, и сторонники и противники восстания, ждал, что оно вспыхнет в ответ на рекрутский набор.
национальности и вероисповедания и этим поднять на борьбу могучие народные силы. Борьба будет трудной, и нет гарантии, что она окончится победой, но даже поражение в такой борьбе не будет бесплодным для дела национального освобождения. Не выбор между январем и маем, а выбор между революционной борьбой и капитуляцией, отречением от этой борьбы — таков был, по мнению Бобровского, вопрос, стоявший перед Центральным национальным комитетом.
Из Есех членов комитета, вероятно, единственным, кто отдавал себе до этого отчет в перспективе, с такой резкостью нарисованной Бобровским, был Гил-дер и именно он выступал наиболее решительно против начала восстания. Он уже один раз сорвал план восстания, предложенный Ярославом Домбровским. Тогда речь шла о том, чтобы начать бой в момент, выбранный революционерами. Теперь уже приходилось решать, принять ли бой в момент, избранный противником. Бобровский раскрыл перед членами комитета, к чему вела тактика, принятая Тиллером — сознательно или инстинктивно в страхе перед социальной революцией (но это уже иной вопрос). И победа осталась на стороне Бобровского. Голосовавший против решения комитета Тиллер сложил свой мандат. По единодушному мнению на его место в состав комитета был введен Стефан Бобровокий.
Мы не будем повторять уже знакомые читателю подробности стремительного развития событий накануне восстания. Бобровский принимал самое живое участие в обсуждении планов действий, заражая своей энергией товарищей. Из выдвинутых им самим проектов стоит упомянуть один, отвергнутый комитетом. Бобровский предложил начать восстание с захвата в качестве заложника царского наместника великого князя Константина Николаевича. Не было бы нужды задерживаться на этом рискованном и не получившем развития плане, если бы не одна его важная черта: в его основе лежала мысль о начале действий в самой столице силами наиболее крупной и наиболее демократической по своему составу повстанческой организации. Не разбросанные по лесам
и болотам всей страны маленькие отряды, руководимые шляхтой, а мощный кулак рабоче-ремесленной организации Варшавы являлся в глазах Бобровского важнейшей повстанческой силой.
После отправления Падлевского к отрядам Бобровский сменил его на посту начальника Варшавы. Несколько дней спустя — это было 10(22) января, в день начала восстания, Варшаву покинули члены вновь образованного Временного Национального правительства, которое должно было объявить о своем существовании в захваченном повстанцами Плоцке. До этого момента (предполагалось, что речь идет о считанных днях) руководство восстанием было поручено Бобровскому, которому были вручены печати Центрального национального комитета.
Но все сложилось совсем иным образом. Плоцк повстанцам взять не удалось. Временное правительство не только не заявило о себе, но вскоре рассыпалось, его члены оказались в разных концах Польши и вновь собрались в Варшаве лишь месяц спустя. Все руководство восстанием фактически сосредоточилось в руках начальника Варшавы. А этим начальником был малознакомый с Варшавой и еще неизвестный большинству членов варшавской организации близорукий и чудаковатый юноша. Казалось бы, трудно придумать ситуацию, более гибельную для восстания, и без того начавшегося при отчаянных обстоятельствах.
Обязанности, легшие на плечи Стефана Бобровского, были огромны, ответственность необычайно велика, трудности непомерны. И в этих условиях Бобровский показал себя человеком выдающихся организаторских способностей, хладнокровным и решительным руководителем, а также и трезвым политиком, которому масса неотложных текущих дел не заслоняет первостепенных ключевых проблем движения. Среди руководящих деятелей повстанческой организации разве только томящийся в цитадели Ярослав Домбровский мог в такой же мере соответствовать кругу задач, ставших перед Бобровским, и разве только к чему относились с таким же дове-
рием и с такой же привязанностью члены варшавской повстанческой организации.
Этот авторитет новый начальник города Варшавы, действовавший под псевдонимом «Грабовский», еще совсем недавно вовсе неизвестный своим подчиненным, завоевал своей энергичной и целенаправленной деятельностью. Начало восстания потребовало от варшавской организации, значительно ослабленной уходом сотен ее членов в повстанческие отряды, громадных усилий по обеспечению отрядов. Нужно было оружие—и оно закупалось за рубежом, изготовлялось в самой Варшаве. Нужна была медицинская помощь — и была создана специальная комиссия, рассылавшая врачей в отряды, организовывавшая тайные госпитали. Нужна была связь — и была налажена бесперебойная тайная повстанческая почта и сотни «урьеров, чаще всего женщин, разыскивали в глухих лесах отряды, чтобы вручить начальникам приказ с печатью повстанческого командования. Нужны были деньги — и сборщики обходили дом за домом, собирая установленный Центральным национальным комитетом национальный налог. Роль столицы — Варшавы — в восстании была чрезвычайно велика, и эту роль Варшава играла благодаря патриотизму своего трудового люда и самоотверженности членов конспиративной организации, руководимой повстанческим начальником города.
Вся эта кипучая деятельность происходила в оккупированном царскими войсками городе, можно сказать, прямо на глазах у царского наместника, генералов, жандармерии. Но не случайно один из близких сотрудников Бобровского писал о нем: «Казалось, он был создан конспиратором. Деятельный, стойкий, неутомимый, полный инициативы, отважный, он был словно в своей стихии». Именно Бобровский заложил основы той организации «подземной Польши», которая оставалась неуловимой для карателей почти до последних дней восстания.
Как известно, в момент первого выступления повстанцам почти нигде не удалось достичь успеха. Не только провоцировавший восстание Велёпольский,
сторонник прямого союза с царизмом, но и находившиеся в оппозиции к царизму противники восстания белые были убеждены в том, что оно будет подавлено в течение нескольких дней. Консервативная краковская газета «Час», нелегальным варшавским корреспондентом которой был, между прочим, Гил-лер, решительно заявляла, что в Королевстве Польском нет никакого национального восстания, а происходит лишь отчаянное сопротивление рекрутов варварскому набору. Белые издали воззвание, призывающее прекратить бесперспективное восстание. Они делали попытки уговорами и даже подкупом склонить некоторых повстанческих командиров к прекращению борьбы.
А между тем неудачно начатое восстание не угасало, а даже набирало силы. Этому отчасти способствовали непродуманные меры царского командования, которое, опасаясь за судьбу небольших гарнизонов, отдало приказ о концентрации сил. В результате царские войска сосредоточились в нескольких десятках губернских и уездных городов, очистив значительные части территории, где происходило беспрепятственное формирование и передвижение повстанцев.
За промахами оперативными последовали промахи дипломатические. Растерянностью царя поспешила воспользоваться Пруссия, предложившая заключить конвенцию о совместной борьбе с повстанцами. Несмотря на предостережения министра иностранных дел Горчакова, понимавшего, что заключение договора с Пруссией лишь осложнит международное положение России, Александр II охотно принял «великодушное» предложение своего дядюшки — прусского короля. 27 января (8 февраля) в Петербурге была подписана конвенция, вошедшая в историю по имени прусского уполномоченного генерала Альвенслебена, а уже спустя несколько дней прусский канцлер Бисмарк «неосторожно» проболтался об этом, создав к тому же недомолвками впечатление, будто речь идет о широком русско-прусском союзе. Теперь польское восстание становилось факто-