Герои 1863 года. За нашу и вашу свободу
Шрифт:
Стефан Бобровский.
21 марта 1863 года».
Этой прокламацией Бобровский парализовал возможные покушения со стороны белых или Мерослав-ского захватить руководство восстанием. Прокламация эта вновь восстановила поколебленный авантюрой Лянгевича авторитет повстанческого руководства. Большое значение имел отважный поступок Бобров-окого, подписавшего воззвание своим действительным именем. Все те, кто сеял недоверие к «анонимному» Центральному национальному комитету, вынуждены были притихнуть.
Борьба за повстанчеокое руководство, которую вели революционные демократы в лице Бобровского против белых, была на этом этапе выиграна. Отражением этого стал
Между тем еще в Кракове Бобровский решил привлечь к ответу мнимого уполномоченного повстанческого правительства графа Грабовского. Этот весьма сомнительной репутации познанский помещик, бретер и дуэлянт, сыграл в установлении диктатуры Лянгевича хотя и второстепенную, но особенно гнусную роль. Гиллер, у которого в этом деле совесть была, очевидно, нечиста, на словах рьяно поддержи-
вал Бобровского. Оба члена повстанческого правительства, направляясь на собрание деятелей организации, на котором Грабовокий должен был объяснить свое поведение, договорились не подавать руки титулованному проходимцу. Грабовский довольно искусно оправдывался, отводя от себя обвинение в том, что он выдавал себя за представителя повстанческого правительства, уполномоченного санкционировать установление диктатуры. Уходя с этого не давшего результата собрания, Грабовокий обменялся рукопожатием с присутствующими. Гиллер вопреки договоренности протянул ему руку, Бобровский же отказался. В тот же день Грабовский потребовал сатисфакции. Бобровский ответил его секунданту, что не чувствует себя обязанным драться на дуэли с человеком, честь которого запятнана, но окончательное решение предоставил третейскому суду. Не дожидаясь решения этого суда, он вернулся в Варшаву. Через несколько дней суд чести признал за Грабов-ским право требовать удовлетворения. Получив посланную из Вроцлава условную телеграмму, Бобровский обратился к коллегам по правительству с просьбой предоставить ему отпуск на несколько дней «для свидания с семьей». Непосвященные в инцидент, происшедший в Кракове, члены Временного правительства согласились, Гиллер же промолчал. Стефан Бобровский отправился в свой последний путь.
Трудно понять, как человек, на котором лежала громадная ответственность за судьбы восстания, за результат борьбы родного народа, мог поставить отжившие понятия средневекового кодекса чести выше своего долга. Дело, однако, не только в том, что Бобровский был сыном своего времени и был воспитан в духе дворянских представлений о чести. Бобровский понимал, что его политические противники поспешат использовать его отказ от дуэли с Грабов-ским для того, чтобы скомпрометировать и его самого и бросить тень на то дело, которому он служит. Именно в эти дни, с мыслью о предстоящей дуэли, он писал уже цитированное письмо Годлевскому, в котором высказывал убеждение, что погиб-
нуть, но сохранить незапятнанным свое имя означает продолжать служить делу освобождения, воодушевлять своим примером других, в то время как спастись, опозорив себя, равнозначно моральной смерти. Этим письмом Бобровокий не только ободрял друга, он делал выбор для себя.
С точки зрения того же кодекса чести граф Грабовский отнюдь не должен был стремиться к гибели своего «обидчика». Уже обмен выстрелами, не причинивший вреда участникам поединка, отвечал требованиям кодекса чести. Но «обида» Грабовского была лишь удобным предлогом для политического убийства, и не трудно догадаться, кто направлял руку убийцы.
Все в истории этого поединка — и поведение третейского суда, состоявшего из «почтенных» по-встанцев-шляхтичей, которые поставили на одну доску честнейшего и неоценимого для восстания человека и светокого прощелыгу, и поведение секунданта Бобровского графа Красицкого, согласившегося на условия поединка, обрекавшие Бобровского на гибель, — все это дополняет картину одного из отвратительнейших преступлений, совершенных белыми ради осуществления «наполеоновского принципа» — возглавить движение, чтобы обезглавить его.
31 марта (12 апреля) 1863 года в леске близ города Равича стали друг против друга два человека с пистолетами в руках. Один был опытным дуэлянтом, другой при своей близорукости вряд ли даже различал своего противника, и кто знает не в первый ли раз в своей короткой жизни должен был произвести выстрел. Но сделать этот выстрел Стефану Бобровскому не пришлось. Пуля, выпущенная человеком, который словно по иронии судьбы носил фамилию, служившую Бобровскому повстанческим псевдонимом, попала ему прямо в сердце.
На этом и можно было бы завершить наш рассказ о жизни Стефана Бобровского. Но Бобровский был не рядовым повстанцем, а политическим деятелем, и нельзя не сказать о том, какие последствия имела его гибель.
То, чего не удалось достичь белым сложными интригами, чего не дала им даже инспирированная ими диктатура Лянгевича, стало быстро реальностью после того, как им удалось устранить Бобровского. В мартовском Временном Национальном правительстве он был единственным революционным демократом, но его железная воля, его преданность делу восстания подчиняли себе колеблющихся и заставляли помалкивать противников. Повстанческое правительство шло тем курсом, который прокладывал Бобровский.
Но в трудной политической борьбе, которую вел с белыми Бобровский, он потерпел поражение, заплатив за него жизнью. В состав правительства еще в последние дни Бобровского и при его согласии был введен один белый — бывший член распущенной Дирекции Кароль Рупрехт. Но апрельское Временное Национальное правительство (вскоре оно отбросило слово «Временное») стало уже отчетливо белым. В нем оставались те же люди, которых месяцем раньше Бобровский заставлял — волей или неволей — следовать за собой. Теперь одни из них, как Гиллер, сбросили маску, другие, как Авейде, беспринципно повернули вправо.
Одной из областей, в которых поворот повстанческого руководства вправо, его отход от первоначальных принципов движения был особенно очевиден и происходил весьма быстро, была международная политика.
22 апреля (4 мая) повстанческое правительство направило главе польской консервативной эмиграции князю Владиславу Чарторыскому письмо, в котором, сообщая о предложении венгерских революционеров создать легион в помощь польскому восстанию, ставило вопрос: «С кем заключать союз, с консерватизмом или с революцией?» — и заявляло: «Мы без колебаний примем одно или другое в зависимости от того, чья помощь будет быстрее и надежней». Эту доходящую в своей беспринципности до цинизма постановку вопроса нет нужды комментировать. Следует только заметить, что обращение такого вопроса