Герои 90-х. Люди и деньги
Шрифт:
Неизвестное интервью Джохара Дудаева
Сейчас уже, наверно, трудно представить степень разобщенности российского общества по поводу войны в Чечне. Возможно, понять уровень того противостояния помогут отрывки из последнего интервью с Джохаром Дудаевым [Дудаев был убит самонаводящейся ракетой в результате спецоперации российских спецслужб 21 апреля 1996 года], которое взял у него незадолго до гибели бывший корреспондент ТАСС Шарип Асуев (подготовил интервью к публикации Владислав Дорофеев).
О мире: «Война все равно закончится. И мы подпишем мир. Не в Москве — не поеду никогда и не в Чечне — надо дать России сохранить лицо. Это (подписание мира. — Ред.) будет на кавказской земле, в Дагестане. Хочешь я тебе даже скажу где? В железнодорожном вагоне». (Хасавюрт — действительно в Дагестане, но договор подписывали в доме.)
О России: «Русский народ, российское государство потеряли идею, на которой страна держалась. Исчезла ложная идея коммунизма — прекрасного будущего. От этого никуда не денешься. А раз нет идеи, нет политики. Нет политики — нет идеологии. Нет идеологии — нет мотивов. Нет мотивов — нет стимула. Все. Пустота…
Какой путь у России? Взять доллар и сделать своим богом? Они к этому готовы хоть сейчас. Что из этого получится? Это — самоуничтожение, разрушительный путь.
А духовности нету — веры нет. Полная бездуховность, безнравственность, отсутствие морали».
О войне: «Столкнулись две огромные силы — сатанинская и нравственная. Идет война между верующими и неверующими. И остановить эту войну не может ни один человек на земле, нет ни одного человека, который сможет остановить эту войну, хочет он того или нет. Приказы Ельцина, о которых он трижды объявлял, несостоятельны. Команды Грачева и Черномырдина несостоятельны. Никто в российской власти не может остановить эту войну — нет реальных рычагов управления».
О себе: «Всевышний свидетель, что я не хотел выдвигать свою кандидатуру в президенты. Никаких должностей мне в этой республике, в этой среде, испорченной до беспредела, не нужно было. Я вообще не только боялся этой среды, откровенно говоря, я ею брезговал.
С одной стороны, мне давно хотелось домой, с другой стороны, эта среда была настолько далекой от моего интеллекта и моего уровня со всей своей роскошью, чванством, закулисными играми. Эта среда была для меня дикой и далекой. Но постепенно, когда стал встречаться с людьми — в городах и селах, в отдаленных уголках, — я увидел в народе огромный духовный потенциал, который не имел возможности реализовать себя и которому надо дать выход.
Но, когда я увидел, кому съезд вайнахского народа вверил свой суверенитет и свое будущее, у меня — даю слово чести — по коже пробежали мурашки…
Я посмотрел и содрогнулся от ужаса. Доверие народа — кому оно вручено! Стало ясно, что это — крах. Что дело пойдет настолько не по тому руслу, который наметил народ. Что они буквально извратят эту идею (суверенитета. — Ред.), размажут ее, заплюют. И народ превратят в ничто.
Вот что заставило меня взять на себя этот тяжкий груз. Свобода — очень дорогая вещь. И за нее придется многое чем заплатить, в том числе и кровью. Если уж брать свободу, то брать и знать, на что идете. Если воздерживаться — воздержаться осознанно. Взяли. А раз взяли… Одно дело говорить с трибун высокопарные слова, а совсем другое, когда надо реализовывать решение».
О чеченской государственности: «Коррумпированы были все. Время нужно было, чтобы очистить высший эшелон. Один кабинет министров сменили, второй
Но вот на нижнем уровне коррумпированность продолжала существовать с необузданной силой. И даже при этом мы создали свою модель — с чистого листа — государственного политического устройства: от местного управления до высшей политической власти. И мы все же построили свое правовое государство. Создали свои экономическую, социальную, духовную, культурную программы. И как пошли процессы! Перед войной синусоида производства пошла вверх, причем семимильными шагами!»
О современном обществе: «Конечно, я хотел бы многое сделать иначе. Но — среда не давала, общество, не созревшее для демократии и для соблюдения норм законов. Разве я не хотел иметь рядом с собой талантливых,
II. Политика вмешательства
интеллигентных, интеллектуальных, созидательных, преданных делу людей?! Но вокруг оказывались крохоборы, у которых был только один интерес — необузданное наживательство. Окружение таким оказалось в силу обстоятельств, не было другого».
Джохар Дудаев в глазах многих чеченцев стал даже не героем — мифом, символом борьбы за свободу.
Бросок на Приштину
Еще одним итогом первой чеченской — отложенным, правда — стало сплочение российского генералитета. Через три года после Хасавюрта — едва ли не впервые в истории России — генералы тайно разработали и провели за пределами страны громкую акцию, о которой ничего не знали ни министр иностранных дел, ни глава правительства. В российских вооруженных силах нашлось как минимум два десятка достаточно молодых (средний возраст — около 50 лет) энергичных генералов-единомышленников, способных в обстановке максимальной секретности самостоятельно разработать и осуществить не только военный, но и военно-политический план.
В июне 1999 года, пока в российском МИДе шли переговоры по поводу ситуации вокруг Косово, в российском Генштабе шла напряженная работа: готовился план молниеносной передислокации 200 десантников из Боснии в Косово и упреждающее занятие аэродрома Слатина в столице края Приштине (НАТО не подвергало его бомбардировкам, рассчитывая использовать для своих военно-транспортных самолетов, а также для дислокации командования английских миротворцев). В дальнейшем здесь, по плану генералов, должны были приземлиться российские военно-транспортные Ил-76 с несколькими тысячами десантников из Пскова, Рязани и Иваново.
Идея использовать миротворцев из Боснии принадлежала генерал-полковнику Виктору Заварзину (кстати, это очередное звание он получил за успешное проведение косовской операции), который представлял Министерство обороны России при НАТО.
Планом Генштаба время «Ч» было назначено на 11.30 утра 11 июня. В 11.00 начальник Генштаба генерал Анатолий Квашнин лично позвонил президенту, доложил о плане и попросил одобрения. Борис Ельцин план одобрил, расценив его как «правильный и сильный ход». Лишь после этого Квашнин сообщил министру обороны Игорю Сергееву о плане и доложил, что план одобрен президентом.