Героический эпос народов СССР. Том второй
Шрифт:
— О сынок, не убивайся так. Слезами-причитаниями твоего господина не вернуть. Продай-ка мне лучше пару овец.
— Старик, а это правда, что ты был другом моего господина?
— Мы были с ним самые близкие, закадычные друзья.
— Тогда не нужны мне твои деньги. В память моего господина я и даром отдам тебе овец.
И Али-Риза дал ему одного ягненка.
— О сынок, уж ты накорми меня, а мои попутчики пусть хоть отраву едят!
Они быстро зарезали ягненка, сварили мясо и уселись за
Гёроглы был голоден, мясо яхна — от жирного барашка: Гёроглы брал его руками и проглатывал, едва успевая подносить куски ко рту.
Пастухи начали шушукаться; "Глядите, как он ест, — ну, прямо как Гёроглы… "
Один пастух подошел ближе и спросил:
— Слушай, почтенный, а ты, случаем, не Гёроглы?
— Ступай прочь! Откуда взяться Гёроглы, если он давно мертв. Постелите-ка мне бурку в тени шатра. Вздремну-ка я у вас часок. А если мимо пойдет караван, вы меня разбудите, чтобы я не отстал…
Пастухи постелили ему бурку. Усталый Гёроглы мгновенно уснул. А Али-Риза задумался; "А может, это мой господин?"
Гёроглы мог менять свой облик заговорами, но на спине у него был след пятерни, и след этот никогда не исчезал. Али-Риза тихонько подошел, приподнял рубашку Гёроглы и увидел след пятерни. От радости он стал прыгать и бить в ладоши, крича; "Эгей, это мой господин! Это он, мой брат!.. " Гёроглы проснулся от его крика. Пастухи начали обнимать Гёроглы за шею, стали ластиться к нему: "О господин! Я дал обет принести в жертву двенадцать овец в честь твоих двенадцати костей…", "я дал обет пожертвовать двадцать…", "Я тридцать…", "Я сорок…".
— Слушайте, пастухи! Пусть ваши овцы останутся при вас. Вон за той горой пасется Гыр-ат. Ступайте, приведите его!
Пастухи привели Гыр-ата и наперебой кричали: "Я повезу в крепость радостную весть", "Нет, я", "Я, я повезу!..", — Делайте свое дело, пасите овец!
Сообщить о своем возвращении Гёроглы поручил пастуху Али-Ризе:
— Поезжай-ка ты, сынок!
Али-Риза тотчас сел на своего осла, вытащил из-за пояса нож и, покалывая осла, торопил его. До крепости было пять с половиной переходов. Но Али-Риза уже отсюда стал кричать: "Союнджи! Союнджи!"
На пути его были пески, усталый осел не мог идти дальше и остановился. Али-Риза бросил осла и побежал. Вот впереди виднеется крепость. А на клевере пасется лошадь — ее только что выпрягли из арбы. Али-Риза вскочил на лошадь и погнал напрямик через поля, засеянные пшеницей, джугарой, через бахчи с дынями. На пути не заметил глубокую яму с белой глиной и упал в нее вместе с лошадью. Кое-как вылез, кое-как вытянул лошадь и снова поскакал, похожий на шута, с гиканьем и криком.
… О ком теперь пойдет рассказ? Об оставшихся в крепости сорока джигитах, об Овезе и Агаюнус.
Овез что ни день заходил к Агаюнус — и три и четыре раза — и беседовал с ней. Однажды он возвращался в мейхане от Агаюнус. Там стоял такой шум, будто делили сыромятную кожу. Овез не вошел, а остался на улице и слушал.
— Ты слышал? — спросил один джигит.
— Мы все уже давно слышали… — ответил другой.
Словом, все сорок джигитов говорили в один голос; "Гёроглы умер, больше не вернется… " Не по душе пришлись Овезу эти речи, он повернул назад и вновь пришел к Агаюнус.
— О милый Овез, что это ты возвратился так скоро?
— Агаюнус-апа! Сорок джигитов говорят дурное. Мне это не по душе, вот я и пришел…
— Милый Овез! Сорок джигитов могут и говорить плохо и натворить черных дел, если господин твой еще долго не вернется. Не ходи больше к ним. Запрем ворота внутренней крепости, и ты оставайся у меня.
Так и сделал Овез, а джигиты сами пришли к воротам, увидели их запертыми и закричали:
— Эй, Овез, открывай ворота! Слышишь!
Овез выглянул сверху.
— О Мехрем-ага! Мой господин сказал мне потихоньку: "Пройдет год, и, коли через год я не вернусь, закрой ворота внутренней крепости и останься у Агаюнус-апа". Я вам не открою!
— Говорят тебе; открой! Слышишь ты — открывай!
— Косе, без толку вы кричите, повторяйте хоть тысячу раз — не открою!
— Ну, что ж, не открывай, — говорили джигиты и все сорок натаскали с поля целую кучу камней и стали бросать их в ворота. Из досок вылетали гвозди, которые держались послабее. Ворота вот-вот могли упасть.
Пери Агаюнус знала — ворота не выдержат, видела она и лица джигитов… На рассвете поднялась она на крышу дворца и воскликнула:
— О Гёроглы! Если не появишься ты сам или не подашь о себе весть к восходу солнца, худо будет. Скверные мысли у джигитов. Не знаю, что натворят они, когда ворвутся сюда…
… О ком теперь рассказ? Об Али-Ризе.
Пять с половиной переходов ехал пастух и все кричал, даже голос надорвал. И вот с рассветом в крепости услышали его крик: "Вернулся мой господин! Союнджи!" Услыхала его и Агаюнус. Но она боялась, что это хитрость, что это джигиты подговорили пастухов кричать: "Вернулся мой господин! Союнджи!" — чтобы им поверили и открыли ворота.
Али-Риза хотел первым поздравить Агаюнус — не заходя к сорока джигитам, он подбежал к воротам внутренней крепости. Глядит, а ворота заперты.
— Эй, Агаюнус-апа! Союнджи! Вернулся мой господин! Союнджи! Открой ворота, открой!
Агаюнус выглянула и ответила:
— Эх ты, несчастный пастух! Хочешь служить этим сорока джигитам, а мне служить не хочешь?
— Почему Агаюнус-апа?
— Зачем обманываешь меня, зачем понапрасну кричишь "Союнджи!"?
— Да, ей-богу, мой господин вернулся!