Гибель богов (Книга Хагена)
Шрифт:
Всё это Гудмунд вспоминал дорогой; он многое узнал из рассказов тана, которого воин уважал не только за удачливость в боях, но и за то, что порой тот выручал их всех или находил необычайно ценную добычу именно благодаря своему Знанию, куда как отличному от всего, что довелось слышать Гудмунду. Младший сын в семье обедневшего, захудалого тана на пограничье Хранимого Королевства, он давно уже ушёл из дому — сразу после смерти матери и вторичной женитьбы отца. Был стражником у богатых бондов, потом судьба забросила его в Торговую Республику, в Хедебю; голодный, но гибкий и свирепый, он пробился сквозь сито придирчивого отбора и стал городовым стражем. А потом его встретил тан — вернее, тогда он ещё не успел стать таном, а был просто Хагеном. Из детских времен Гудмунд вынес тягу к знаниям,
И сейчас воин мчался к монастырю, прекрасно понимая, что этим, быть может, положил конец своей службе у Хагена, — тан не прощал неповиновения; но, едва перед глазами Гудмунда вставало лицо умирающего эльфа, глаза Перворожденного, все сомнения, сожаления и страхи отлетали прочь. Старшие братья людской расы никогда не лгали младшим, и, если эльф просил передать кому-то известие, это нужно было сделать во что бы то ни стало.
Мало-помалу сгустился вечер. Местность, через которую ехал Гудмунд, люди, похоже, покинули давным-давно — опытный глаз ещё угадывал в попадающихся пятнах мелколесья старые поля, проглоченные диким бором. Сохранились и какие-то подобия дорог, превратившиеся в узенькие тропки, — одной из них и скакал Гудмунд, низко пригибаясь к шее коня. Всё время пути его не переставало терзать беспокойство — что, если та неведомая Ночная Всадница направлялась туда же, куда и он сам, и смысл поручения эльфа состоял именно в том, чтобы в монастыре успели приготовиться к отпору? Что, если эта странная, необычайно опасная ведьма устроит засаду ему самому, каким-нибудь колдовским способом обнаружив за собой погоню? Гудмунд не слишком надеялся обогнать свою страшную противницу — Ночные Всадницы потому и прозывались Всадницами, что и пешком они запросто могли потягаться с любым конником. Ведьм Гудмунд боялся и ненавидел. Ненавидел и боялся с самого детства: накрепко засело в голове убеждение, что именно от ведьминого колдовства умерла его мать — она отказалась дать капризной и своенравной особе, заявившейся в её дом, своё последнее нарядное платье, память о более счастливых временах, в уплату за снятие коровьего мора, который, как никто не сомневался, эта же колдунья и наслала. Ведьма ушла, напоследок прошипев прямо в лицо матери Гудмунда что-то злобно-неразборчивое; мать вздрогнула, как от удара, а спустя несколько месяцев умерла от странной болезни, с которой не смог справиться ни один из местных знахарей. Воин Хагена ещё не знал, что Ночные Всадницы не похожи одна на другую, и не задумывался, за кем охотится эта; такому человеку — или нечеловеку — он готов был стать союзником.
Его спасло то, что устроившая на него засаду оказалась слишком любопытна. Тонкая, почти невидимая верёвка внезапно выпрыгнула из травы под копытами коня, лошадь споткнулась, и воин кубарем покатился по земле. В последнее мгновение он каким-то чудом успел заметить подозрительное мельтешение в зарослях и сумел упасть на руки. Перекатившись через голову, воин оказался куда дальше от кустов, чем рассчитывал бросившийся из зарослей поимщик. Вторым прыжком он-таки дотянулся до Гудмунда, набрасывая на тога ловчую сеть, но воин Хагена уже выхватил короткий и толстый кинжал с двойным лезвием — от основного, прямого, у самой крестовины отходило второе, загнутое наподобие серпа; оружие напоминало обычный багор, только стоило больше, чем, наверное, все багры Восточного Хьёрварда, вместе взятые, потому что выковали его руки мастеров Кольчужной Горы; никакой сработанный людской рукой клинок не смог бы разрезать эти кажущиеся такими тонкими, но необычайно прочные верёвки ловчего снаряда Ночной Всадницы.
Со скрежетом, словно рассекая металл, нож проделал в сети длинную прорезь; извернувшись, Гудмунд вскочил на ноги — в ловкости он лишь немногим уступал своей противнице.
Конечно же, ему было бы несдобровать, имей Ночная Всадница под рукой свою Огненосную Чашу. Но ей, видно, понадобился живой, способный говорить пленник, и жуткое оружие осталось в кустах.
Ведьма отбросила прочь прорезанную сеть. Её тонкую фигуру обтягивал тёмно-зелёный плащ, плотно схваченный несколькими ремнями; Гудмунд и глазом моргнуть не успел, как один из этих ремней оказался в руках у его противницы.
Воин выхватил меч и замахнулся, стремясь покончить дело одним ударом, но Ночная Всадница вдруг как-то удивительно ловко отскочила в сторону, ременная петля охватила кисть Гудмунда, сжимавшую эфес, и от резкой боли в руке он выпустил оружие, чем и спасся вновь, сам о том не зная, — петля соскользнула, и он сумел отпрыгнуть.
Ведьма нарочито-неторопливо подобрала клинок и молча двинулась вперёд. Тяжёлый меч, как влитой, лежал в её небольшой, изящной ладони, и незаметно было, что он для неё слишком велик.
Гудмунд похолодел. Его обезоружили играючи; в запасе оставался только нож-крюк. Им воин владел великолепно, и сейчас у него оставался только один выход — удивить свою противницу.
Он взмахнул рукой. Сверкнув, хитроумное изделие гномов полетело вперёд; из рукояти с лёгким шелестом разматывалась тонкая цепочка, другой конец которой Гудмунд крепко сжимал в кулаке. Благодаря особой работе, нож всегда летел острием вперёд и крюком вниз; он был нацелен в лицо Ночной Всаднице, та было отклонилась, лезвие свистнуло у нее подле уха, и тут Гудмунд резко рванул цепь.
Остро отточенный, загнутый подобно орлиному клюву клинок-крюк впился в плечо Всадницы и, раздирая плоть, выставил наружу окровавленное остриё. Прекрасный враг Гудмунда тонко вскрикнул, рот ведьмы искривился в муке; но даже боль не замутила её рассудка. Она внезапно прыгнула вперёд, так что туго натянутая цепь провисла, и вытолкнула клинок Гудмунда из раны назад, себе за спину. Воин вновь дёрнул за цепочку, и верное оружие словно само прыгнуло ему в руку.
Не теряя ни секунды, Гудмунд снова метнул нож-крюк, но Ночная Всадница не попадалась дважды на одну уловку; несмотря на рану, вокруг которой по плащу быстро расползалось тёмное пятно, она смогла уклониться — стальной клюв лишь впустую чиркнул по земле. Однако и сама начать атаку ведьма явно не могла; закусив губу, она шажок за шажком медленно отступала к кустам, прижимая левую руку к ране, а в правой по-прежнему держа меч Гудмунда.
Хищно изогнутое лезвие крюка зловеще шелестело, рассекая воздух; воин крутил оружие над головой, выделывая им запутанные восьмёрки и петли, и одновременно прикидывал, как ударить, чтобы сразу — наверняка.
Однако он забыл, что ему противостоит не обычный боец, пусть и хорошо обученный разным трюкам. У Ночной Всадницы имелись в запасе и более сильные средства. Отбив мечом очередной удар крюка, она внезапно воткнула клинок в землю, сжала плечи, её локти сошлись, плотно прижатые к телу; в полураскрытых ладонях она словно держала нечто похожее на шар. Её лицо стало снежно-белым, глаза широко раскрылись, а между узких ладоней заклубился плотный сизый туман. Она накладывала заклятье.
Однако никакой Маг не может сотворить волшбу молниеносно; чем менее искусен налагающий и чем меньше у нега сил, тем больше потребно времени. Именно поэтому Гудмунда встретила простая верёвка поперёк дороги, — очевидно, ведьма опережала его совсем ненамного и не успела соорудить сложную магическую ловушку; от простого же заклятья конный воин ушёл бы легко. Во время Наложения все движения очень важны — Ночная Всадница не могла сейчас даже защищаться, однако она точно рассчитала необходимые мгновения. Гудмунду нужно было вновь принять в руку отбитый ведьмой и врезавшийся в землю крюк и затем снова замахнуться; смертоносное лезвие уже летело в цель, когда малое заклятье Сна начало действовать. Гудмунд зашатался, его взор обессмыслился, ноги подкосились.
Будь здесь Хедин, он смог бы увидеть, как ведьма словно бы плеснула чем-то сероватым на незримого астрального двойника Гудмунда, самую низшую из астральных Теней Души. Это заклятие Сна очень просто, действует оно недолго, но ведьме хватило бы и нескольких секунд.
Воин чувствовал, как сознание заливает липкая серая пелена, как отказываются повиноваться ноги; он упал на четвереньки, нож-крюк, бесполезный, валялся в десяти шагах от него; в левой руке Гудмунд ещё держал цепь, но не имел сил даже пошевелить пальцами. Сон одолевал его, ещё немного — и веки смежатся…