Гибель богов
Шрифт:
– Может, – кивнул я. – Но в чем смысл такой замены? Вы считаете себя наиболее подходящей кандидатурой в вожди эрзянского народа? А я что же – идеальный персонаж для управления Киевской Русью? Не смешите меня! У нас с вами нет для этого ни опыта, ни знаний, мы в чужом мире, как слепые котята…
Василий Иванович поднял руку, давая понять, что имеет возразить нечто важное. Наверное, так было принято в то время, откуда он прибыл…
– У нас есть главное, – сказал он. – У нас с вами есть знание о том, что именно и как должно произойти в истории. В этом смысле мы устремлены в будущее. Даже несмотря на то, что вы не знали
Так же как я знаю твердо, что эрзянскому народу никогда не стать великим и никогда не решать свою судьбу. Но я знаю, что эрзя станут христианами, что эрзя будут жить и процветать в составе великой России. Уже поэтому я никогда не приму магометанства, чего бы очень хотела Булгария.
Мы ведь из-за этого и воюем все время. Булгары приняли ислам и хотят обратить в ислам и нас – эрзю, мурому. Стоило бы нам принять ислам, и вопрос с набегами булгар был бы решен – нас бы оставили в покое, как единоверцев. Кстати, я узнал, что мой предшественник, тот самый настоящий покойный инязор Тюштя, как раз очень даже склонялся к принятию ислама. А что ему? Его и винить за это нельзя. Почему бы и нет? Он ведь не был из будущего времени, как мы с вами, и не мог знать о том, что эрзянскому народу предназначена другая судьба – быть с христианской Россией, а не с растленным Востоком.
Длинная и горячая речь Василия Ивановича поразила меня: вот уж не ожидал такой убежденности от этого невзрачного на вид человечка. Ан нет, оказывается, он совсем не таков, как кажется. Может, и правда, его не случайно избрали…
– Растленный Восток, – повторил я последние слова инязора. – Слова-то какие… Это вас в семинарии научили так выражаться?
Господин Пашков посмотрел на меня, прищурившись.
– Знаете, – запальчиво сказал он. – Судя по отдельным вашим высказываниям, в ваше время победили нигилисты. Только они могут так уродливо сформировать сознание молодого еще человека. Ведь правда, что победили нигилисты?
– Нигилисты, – вздохнул я. – Что нигилисты! Спустя всего немного лет после вашего «отъезда» на нашей с вами родине победили такие люди, по сравнению с которыми так называемые нигилисты – это просто ученики воскресной школы. Но не будем об этом – сейчас не время. Скажите лучше, кто всем этим занимается. У вас есть какие-то мысли по этому поводу? Догадки? Кто нас с вами сюда забросил? Кому это надо, кто на это способен? Что это за силы, которые забросили нас сюда?
Мой собеседник помрачнел и отрицательно покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Не знаю. Не Бог ведь…
– Но ведь и не Дьявол? – уточнил я, криво усмехнувшись. Все это уже приходило мне в голову.
– Не знаю, – повторил Тюштя. – В одном лишь нет сомнения: когда-нибудь мы все это узнаем, нам это предстоит. Если уж мы стали чьими-то игрушками, то хозяин когда-нибудь появится.
Он обернулся и взглянул на наших спутников неподалеку.
– Нас заждались и нервничают, – промолвил Василий Иванович. – А нам с вами больше нечего сказать друг другу. Я остаюсь здесь и буду делать то, что должен. А вы отправляйтесь в свою столицу и делайте то, что назначено вам. Прощайте, Владимир Семенович.
Я совсем было уж собрался протянуть ему руку на прощание, но вовремя одернул себя: этот жест здесь был совершенно не принят, а за нами наблюдали, хоть и издалека…
Я тронул застоявшегося коня и успел отъехать несколько шагов, когда Тюштя окликнул меня сзади.
– Послушайте, – сказал он. – Только вот… Ответьте мне на один вопрос. Чем закончится война?
– Какая война? – не понял я сначала.
– Ну, вот эта, – смущенно пояснил Василий Иванович. – С Японией, какая же еще? Мой старший сын служит мичманом на флоте. За день до того, как отправиться сюда, мы с матерью получили от него письмо о том, что его корабль включен в эскадру адмирала Рожественского и она скоро отправится к театру военных действий. Вот я и волнуюсь и спрашиваю у вас: мы победим в этой войне? Вы же должны знать!
Я покачал головой.
– Россия проиграет эту войну, – негромко сказал я и, отвернувшись, ударил каблуками сапог по бокам лошади. Теперь хотелось уехать поскорее. Не рассказывать же инязору о том, что его сыну-мичману предстоит сражение при Цусиме, где погибнет весь русский флот. Тюште в его эрзянских лесах десятого века об этом незачем знать…
Глава 2
Тризна
Весть о нашем возвращении достигла Киева раньше, чем наши струги показались перед городом. Видимо, рыбаки из окрестных сел успели заметить нас и предупредили людей в столице о том, что князь Владимир с дружиной вот-вот ступят на землю.
На пристани собралась громадная толпа встречающих. Тут были матери и жены воинов, а также все праздные люди, вышедшие поглазеть на вернувшуюся рать.
Оркестр был тут же, и при устрашающих звуках медных труб, железных трещоток и деревянных букцин мне снова захотелось зажать уши. И эта какофония здесь называлась музыкой!
«Хорошо бы научить местных музыкантов исполнять «Прощание славянки», – мелькнула у меня шальная мысль, но я тут же прогнал ее. Во-первых, я не смогу воспроизвести мелодию и научить ей, а во-вторых, для неподготовленного уха людей десятого века этот щемящий и трогательный марш наверняка будет звучать так же дико, как для меня «музыка» здешнего оркестра…
Пока причаливали и воины со стругов сбрасывали мостки на пристань, я огляделся. В каком-то смысле я уже успел привыкнуть к этому миру и к своему положению в нем. Теперь я, князь киевский, с удовлетворением глядел на столицу своего государства и на столпившихся для встречи подданных.
Вот в центре большая группа в доспехах, сверкающих на солнце, – это та часть дружины, которая осталась охранять Киев. Рядом еще одна группа в ярких нарядах – это мои наложницы из терема. Они принарядились и тоже выбежали на пристань. Каждая из женщин надеется, что именно ее я сегодня выберу и приглашу на второй этаж…
Что ж, посмотрим.
Встречал нас главный жрец Жеривол. Как ни старался я все последнее время уговорить себя, что глупо злиться на язычников за то, что они язычники, все же этот человек продолжал вызывать у меня глубокую неприязнь. Я не мог забыть, с каким явным наслаждением этот мускулистый и упитанный человек вонзал жертвенный нож в грудь мальчика Всеслава. Отнюдь не благоговение перед богами было написано в тот миг на его лице, а только лишь неприкрытое садистское сладострастие. Этот человек стал жрецом для того, чтобы убивать…