Гибель Киева
Шрифт:
Собака, не притронувшись к угощению, подползла к нему и принялась лизать его шею и плечо. От собачьего тепла и лёгкой отсрочки, которую предоставила ему боль, он впал в забытьё.
Ему вспомнилось: в какой-то книжке об Аляске охотник за золотом, устраиваясь на ночёвку в застуженном биваке, спрашивал своего напарника: «Сегодня спим в одну собаку или в две?», имея в виду укладывать под бок одну лайку или пару.
Разбудил его звонок. Тело заныло, запротестовало, но он всё же поднялся, открыл двери и впустил Цок-Цок. Она, лишь взглянув на мизансцену, начала вызванивать какого-то приятеля. Тот, видать, противился, что-то там причитал, мол, на дежурстве и права не имеет покидать
Вернулся он в гипсе, с правой рукой на перевязи. Наколотый и ослабевший от боли. Цок-Цок его раздела, долго устраивала на раскладном диване и улеглась сама, причём таким образом, чтобы он смог положить загипсованную правую руку на её бок. Александр не преминул воспользоваться своим статусом и переместил руку на её талию. Так и уснули.
Сон был зыбким. Каждое неловкое движение отдавалось болью в позвоночнике, в груди и во всём теле. Он стонал и крепко выражался, но Цок-Цок терпела, не двигалась и крепче прижималась к нему спиной.
Александр не вспоминал о Регине. Разве что мельком: ну как там она, жива ли? Он не вспоминал о других женщинах, которых любил и которыми был любим. Это было в прошлом, да и было ли? Где они теперь, и кто положил этой ночью руку на их талии? Да и к кому они прижимались спиной и тем местом, дотрагиваясь к которому мужчина даже с закрытыми глазами никогда не спутает его ни с чем другим, потому что нет у человека места более мягкого, упругого и сладкого одновременно.
Мир спал на боку и своим сном проводил в пространстве черту, отделявшую прошлое от нынешнего. А в нынешнем была Барбара, Цок-Цок и то главное, без которого всё остальное теряло смысл. Теперь, вот уж теперь он им Город не отдаст…
И, погружаясь в белёсый туман сна, ему думалось, что, конечно же, они ребята крутые и жестокие и «порожняк гнать не будут», конечно же, с ними деньги и власть, но тягаться с ним у них жижки не хватит, потому что за ним – поколения киевлян.
Одесситы – замечательные ребята, но многие, слишком уж многие, свой город оставили…
ОРДА захватывает каждый клочок… где растут деревья с долларовыми бумажками вместо листьев… и срывает их, срывает, валит деревья, и топчет, топчет… и только пыль, рыжая и ржавая пыль стоит над Городом, забиваясь в глаза, заполняя лёгкие и засыпая душу… и, оседая круговертью, складывается в многоэтажные терриконы… и под степной вой ветра, такой простецкий, такой в рубаху свой парень в каске с прожектором на лбу воодушевлённо затягивает «Я не здамся без бою…»
Пришло время ощетиниться
Ещё вчера Александру нравился анекдот: «Проснулся. Чувствую что-то не то. И тут это «не то» говорит: «Хочу кофе».
Но это вчера было смешным, а сегодня… Сегодня стреляло, крутило, выворачивало, сверлило и стреляло в плече. Видать, то, чем его накололи с вечера, утратило свою силу, выветрилось и улетело. Остались боль и сухой огонь в желудке. Но и тепло осталось. Мягкое и душевное. И на весах жизни оно уравновешивало страдание.
Однако рядом с ним – никого. Свесив с дивана ногу, Александр долго нащупывал тапок, кряхтя и привыкая к тяжести гипса, выбрался из постели и поковылял на кухню. Именно оттуда раздавалось разбудившее его жужжание и постукивание.
Цок-Цок молола кофе, а Барбара ей ассистировала. Обе ему обрадовались. И хотя Александру никогда не нравились люди, позволявшие себе рыться без спросу в его вещах, на этот раз он умилился.
Часы показывали десятый час, и, судя по готовности Цок-Цок к выходу на сцену – уложености волос, свежести кожи, отутюжености чёрной юбочки и чёрного же свитерка, её задерживал только поздний подъём раненого. На сковороде томился омлет с аппетитной золотистой корочкой, на блюдце – тосты в той же цветовой гамме, намазанные тонким слоем масла и джема, а в высоком, безупречно вымытом сияющем стакане – опять же, не нарушая цветовой гармонии – апельсиновый сок. Кофе, понятное дело, должен быть подан в последний миг.
«Странное дело, – подумалось Александру, – что-то не припомнится: когда это он рассказывал Цок-Цок о своих пристрастиях на тему завтрака?»
– Мне, конечно, очень жаль нарушать эту прелесть, но надо выгулять собаку. Она и так перетерпела, – с грустью заметил Александр.
– Барбара уже погуляла, – как бы между прочим сообщила Цок-Цок. – Чисть зубы, если это тебе по силам, и будем пить кофе.
Ничего себе женщина. Всё сделала, не спрашивая где и что лежит, всё учла и не побоялась выйти на улицу с огромным псом. Вот это да! Такая целиком подомнёт – не заметишь.
– Ты уж не обессудь, – обратилась она к Александру. – В прокуратуру нужно бежать. Там назначено на одиннадцать, сам понимаешь, опаздывать туда не положено. А тебе предписан покой и ещё раз покой. Лежи и спи побольше. Забегу вечером.
Она подала кофе и засобиралась. Барбара ходила за ней по пятам и разве что не плакала – женщина уходит.
А дело было в том, что общее собрание жильцов её дома, создав модное нынче объединение собственников квартир и присвоив ему название прямого действия – «Бастион», избрала своим председателем не какого-то там отставного полковника, хотя таковые имелись, и не депутата, и такие наличествовали, и не нахрапистого бизнесмена, вот этих было с избытком, и не убелённого сединами ветерана госслужбы, и такие числились, а тоненькую стройную девочку в неизменной чёрной юбочке и чёрном свитерке, с чёрными глазами и тихим ровным голосом, гладкой кожей, прямо зачёсанными назад и собранными аккуратным узелком на макушке волосами. Такие причёски издавна носили балерины, а уже потом гимнастки да пловчихи синхронного плавания, и уж вовсе потом продвинутые завоевательницы киевской прописки из Жмеринки и Новомосковска.
Надо сказать, что общественность приняла правильное и даже мудрое решение, поскольку в её недрах не нашлось более чистого и далёкого от корысти создания. Пусть она выглядела беззащитной, но, как известно, беззащитность – тоже оружие. Удивительно, как у неё это получалось, но факт остаётся фактом: перед ней открывались двери, которые закрывались перед отставными полковниками, и хамы с печатями и подписями понижали тон и начинали подбирать давно позабытые ими слова.
История дома на Старокиевской горе была столь же печальной, как и сотен других его собратьев.
Построенный в начале прошлого века богатым крестьянином доходный дом, кроме своей прекрасной фасадной внешности, отличался крепостью фундаментов и толстенных стен. Казалось, пали по нему из трёхдюймовок, устоит. Но против человеческой жадности никакие стены не сдюжат.
В те времена смуты, беспредела и безвластия, когда начальники ЖЭКов разъезжали на «мерседесах», женились на молоденьких торговках и захватывали подвалы, чердаки, скверы и всё то, что раньше считалось народным достоянием, в лапах пузатого начальника оказались и просторные подвальные хоромы дома Цок-Цок. В них и соорудили кафешку, исправно поставлявшую ежемесячную дань кому следует. Аппетиты долго на одном и том же месте не стоят, и вот уже крушатся несущие стены и делается просторный ресторанный зал.