Гибель советского кино. Тайна закулисной войны. 1973-1991

Раззаков Федор Ибатович

Иное дело Элем Климов. Выросший в семье крупного партийного работника, он не испытал военных тягот и видел изнутри цинизм советской элиты. Судьба одарила Элема незаурядным талантом и критическим взглядом на жизнь, картины его были яркими, темпераментными, с сатирическим подтекстом. От гремучей смеси Адамович – Климов можно было ожидать чего угодно, но не благостного патриотического фильма, на который рассчитывали в Белоруссии. Положение осложнялось тем, что там они обрели высоких покровителей – первого секретаря ЦК Машерова и секретаря ЦК по идеологии Александра Трифоновича Кузьмина, это давало возможность сколько угодно играть в испорченный телефон…»

Здесь стоит дать небольшую справку по поводу

отношения к будущему фильму со стороны руководства Белоруссии. Дело в том, что за год до запуска фильма Климова Машеров был чуть ли не единственным членом Политбюро, кто поддержал фильм его супруги Ларисы Шепитько «Восхождение». Во многом именно благодаря этой поддержке ленту удалось протащить сквозь сито цензуры и выпустить на экран. Памятуя об этом, Машеров, видимо, решил помочь и Климову, рассчитывая, что его фильм получится таким же неординарным и принесет успех не только советскому кинематографу, но и ему лично, как поборнику демократических принципов в руководстве.

Но вернемся к воспоминаниям Б. Павленка:

«Разногласия выявились уже при первом знакомстве со сценарием. Мы не стали вступать в спор по поводу желания авторов снять ореол героизма с партизанского движения, оторвать его от повседневной жизни оккупированного населения. А когда пошел первый отснятый материал, то народные мстители представлены были скорее как плохо организованная толпа оборванцев. В конце концов, это было дело высоких белорусских покровителей. Мой старый друг Саша Кузьмин по телефону высказал мне претензии по этому вопросу, а Ермаш приказал:

– Не лезь, пусть сами разберутся.

Нас волновало другое. В центре картины стояла принципиально неприемлемая сцена «Круговой бой», где и немцы, и партизаны, очумев от крови и ярости, уже потеряли человеческий облик, оказались равно жестокими и бессильными. Вольно или невольно, они уравнивались в ответственности за кровавое действо. К концу фильма главный герой, мальчишка, чья психика нарушена, стреляет в видение Гитлера. Выстрелы поражают ненавистный образ (фотографии) в обратном его развитии – от последнего бункера до младенческого возраста. Мы настаивали на том, чтобы исключить из сценария «Круговой бой» и последний выстрел в Гитлера-младенца. Такая последняя точка превращала фашизм из социального явления в патологическую закономерность, заложенную якобы в человека природой изначально…»

Все эти претензии начисто отвергались постановщиками фильма, поскольку те считали их принципиальными и отказываться от них не желали. И Климову, и Адамовичу казалось, что они стоят на страже святой правды, а руководители Госкино эту правду стараются скрыть. На самом деле не страх перед правдой двигал чиновниками Госкино, а желание не дать авторам фильма этой правдой манипулировать в угоду своим субъективным представлениям как о минувшей войне, так и о современной ситуации в мире.

Между тем этот конфликт был разрешен в типичной для власти того времени манере: идея с выпуском фильма была похерена без всякой публичной дискуссии, что только прибавило лишнего веса Климову и Адамовичу в интеллигентской среде. Подобной ситуации можно было бы избежать, если бы то, о чем выше говорил Павленок, было широко освещено в советских СМИ. В этом случае Климов и Адамович уже не смогли бы «тянуть одеяло на себя», выставляя себя в качестве идейных борцов, а власть – как узурпаторскую. Были бы выбиты козыри и из рук западных идеологов с различных «вражьих голосов». Однако власти предпочли замять скандал без какой-либо огласки. То есть продолжали придерживаться все той же страусиной политики, основой которой был принцип: «нет огласки – нет проблемы».

Отметим, что с этой политикой на самом верху были не согласны многие, однако руководство страны к этим мнениям не прислушивалось. Говорят,

когда кто-то из этих людей в очередной раз обратился по этому поводу к Брежневу, тот в сердцах воскликнул: «Дайте нам спокойно дожить свой век!..» Век свой они и впрямь дожили спокойно, а вот про их потомков подобного не скажешь. То есть беззубость советской пропаганды вполне устраивала верховных правителей, однако дорого обошлась государству. Взять тот же кинематограф.

Парадоксальной выглядела ситуация, когда Госкино практически без какой-либо боязни запускало в производство картины с либеральными «фигами» вроде «Легенды о Тиле», «Ошибок юности», «Трясины», «Сказа про то…», «Убейте Гитлера!» и т.д., однако буквально с порога отметало заявки на ленты с «фигами» державными. Например, в течение долгих лет ряд патриотически настроенных деятелей советского кинематографа хотели снять фильм о великом русском князе Дмитрии Донском, однако в ЦК КПСС и в руководстве Госкино эта идея понимания так и не нашла. То есть про Фландрию чеырехчасовые фильмы снимать было можно, а про Великую Русь нельзя!

Не смог экранизировать свою книгу «Чего же ты хочешь?» Всеволод Кочетов, хотя до этого целых три его произведения были перенесены на экран: «Журбины» (по нему был снят фильм «Большая семья», 1954), «Секретарь обкома» (1964) и «Угол падения» (1970). Однако роман «Чего же ты хочешь?» в кино поставлен так и не был именно по причине своих многочисленных антилиберальных «кукишей».

Табу лежало и на такой теме, как диссидентство, которое за почти два десятилетия превратилось в серьезную проблему для власти, однако бить по нему средствами кинематографа почему-то возбранялось. Да, про них периодически писали в печатных СМИ, однако газетная аудитория в стране все же была значительно меньшей, чем киношная (как мы помним, ежегодно кинотеатры посещало более 4 миллиардов человек). Поэтому кино в СССР по праву считалось одним из самых действенных агитаторов и пропагандистов. Однако власть почему-то использовала его возможности в лучшем случае наполовину. И это при том, что Запад с каждым годом увеличивал эфирное количество часов своих радиостанций, вещавших на СССР, а также тиражи антисоветских книг, которые разными путями провозились на нашу территорию.

Короче, подобных примеров были десятки, и сведущие люди уже тогда задумывались об этом, справедливо полагая, что что-то неладно в «датском королевстве», что игра явно идет в одни ворота – в державные. Однако страусиная политика верхами пересмотрена так и не была. Сами державники грешат в этом деле на «руку» все тех же евреев. Вот как об этом пишет С. Семанов:

«Уже в начале своей карьеры, в 1958 году, у Брежнева появился помощник, который потом сопровождал его всю жизнь – Цуканов Генрих Эммануилович (позже ему переправили имя на более благозвучное – Георгий). Этот еврей писался русским… Был он близким человеком Брежневу… Цуканов был с молодых лет знаком с Викторией (жена Брежнева тоже была еврейкой, звали ее Виктория Пинхусовна Гольдберг), по бабам, по пьянкам не шатался, что укрепляло его положение при генсеке.

Таков был главный советник Брежнева, причем самый незаметный из иных. А вот все остальные, напротив, охотно светились, люди известные, написавшие потом фальшивые «мемуары». А. Александров– Агентов, Г. Арбатов, А. Бовин, Г. Замятин, Н. Иноземцев. Все до одного еврейского происхождения. Агентов женат на еврейке. И это происходило при так называемом «государственном антисемитизме» в Советском Союзе. Кто же тогда этим Союзом управлял? Добавим, что Суслов очень прислушивался к своей жене, директору Московского стоматологического института, а его всевластный помощник В. Воронцов женат был на ее сестре, что тщательно ими скрывалось…»