Гибельный день

Маккинти Эдриан

— Спасибо, приятель.

Я вышел на парковку. Снова шел дождь. Водосливы здесь были узкие, как щели, чтобы террористы не смогли проползти по трубам и взорвать полицейский участок из-под земли. Площадку постепенно заливало водой, и одинокий полицейский пытался ножной помпой откачать воду из самых глубоких ям. Жалкое зрелище.

— Помоги, а? — обратился ко мне полицейский, приняв меня за детектива в штатском.

— Извини, не могу! — отмахнулся я.

Из полицейского участка я отправился искать такси и через несколько кварталов нашел стоянку рядом с концертным

залом Ольстер-холл. Из здания только что вышел один из проповедников возрождения — доктор Маккой, приехавший из американской общины Боба Джонса. В Белфасте пользовались популярностью собрания «возрожденцев». В жизни доктор Маккой выглядел еще более подозрительно, чем на плакатах, а его сопровождающие были настолько пьяны, что денег у них явно не осталось ни гроша — даже на такси. Я обогнал их.

Водитель черной машины мне обрадовался.

— Я тут торчал целых десять минут! — пожаловался он. — Думаю, твои приятели дожидаются второго пришествия…

Я рассмеялся каламбуру и назвал ему адрес в Бангоре.

— Я смотрю, у тебя зеппелиновская футболка. Знаешь, а ведь именно в Ольстер-холле «Лед Зеппелин» исполнили свою «Лестницу в небо» в первый раз!

Я признался, что не знал об этом, и добавил, что заплачу пятьдесят фунтов сверх счетчика, если он заткнется, и еще пятьдесят, если поедет в Бангор так быстро, как будто за нами гонятся все силы ада.

Арктический ветер сдувал черный дым с труб килрутской электростанции и гнал его в сторону бледных силуэтов домов, видневшихся в мрачной северной части Бангора. Грязная морская вода лениво накатывалась на берег, смешиваясь с песком; воздух во всей округе был пропитан чадом и гарью. Шлаковая пыль повсюду: на бельевых веревках, стенах, на всех открытых поверхностях, как будто золотое навершие огромной трубы, изрыгавшей дым, совершило нечто богомерзкое с мрачным и безрадостным городом.

Дождь ненадолго прекратился. Дети уже играли в футбол, взрослые сидели на раскладных стульях и беседовали — в Северной Ирландии нужно спешить использовать редкие перерывы между ливнями.

Люди, высыпавшие на улицы, были протестантами. Я знал об этом не потому, что они выглядели иначе или одевались как-то по-особенному, не как католики. Любой, кто говорит, что может отличить ирландца-католика от ирландца-протестанта, всего лишь взглянув на них, — лжец, потому что треть всех браков в Ольстере заключается между католиками и протестантами. Нет, подсказками для меня послужили бордюры, окрашенные в красный, белый и синий; граффити, изображавшие короля Вильгельма; граффити в память о битве на Сомме и флаги, висящие на углах домов: шотландский Андреевский крест, «Звезды и полосы», «Юнион Джек», флаг Ольстера и флаг Израиля со звездой Давида. Если и были тут католики, они предпочитали не высовываться.

Я постучал в дверь дома № 6.

Дверь открыл ребенок лет десяти, одетый в залатанный свитер, с нагловатым взглядом.

— Чего надо? — вежливо спросил он.

— Ищу Слайдера, — ответил я.

— Ушел он, — кратко сообщил парнишка.

— А куда?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Мама.

—

Она дома?

— Вернется минут через пять. В магазин пошла. Зайдешь?

— А мама ругаться не будет?

— He-а. Все в порядке.

Я прошел за ребенком в муниципальную квартиру.

Лампа с разбитым плафоном освещала узкий коридор, заваленный всяким барахлом: скейтбордами, роликовыми коньками, мячами для крикета. Парнишка открыл дверь слева, и я прошел за ним в гостиную. Дощатый пол, голые стены, а посередине комнаты было нечто вроде гротескной статуи из папье-маше. Другой ребенок, немного младше первого, обклеивал статую слоями мокрой бумаги.

— Боже правый, что это? — испугался я.

— Да это гребаный папа римский, а ты что думал, а? — ответил первый ребенок.

Я пригляделся. Голова папы лежала на подставке из какой-то старой клееной фанеры и пустых коробок из-под водки и была сработана довольно грубо: нарисованная маркером борода, на лице красовалась кое-как намалеванная кривая ухмылка — такое зрелище могло испугать кого угодно. Фигура в натуральную высоту была обернута в белое полотно, голова принадлежала скорее куклуксклановцу, чем главе католической церкви.

— Нравится? — спросил меня младший.

— Как вас зовут? — не ответив, обратился я к первому мальчику.

— Я Стивен, а он — Манки.

— Значит, ты утверждаешь, что это папа римский? — обратился я к Стивену, поглядывая на часы.

— Ага.

— А для чего эта голова?

— Ты что, не местный? — отозвался Стивен.

Только сейчас я вспомнил. Ну конечно же! Приближалось двенадцатое июля — годовщина битвы на реке Бойн, когда войска короля-протестанта Вильгельма III одержали победу над войсками короля-католика Якова II. Эта победа ежегодно отмечается сожжением чучела папы римского.

Ребенок поглядел на меня, ожидая ответа.

— Нет, я не из местных, — признался я.

Я закурил и присел на диван с растрескавшейся кожаной обивкой. Дети стрельнули по сигаретке, и я дал им прикурить.

— Ну, что думаешь о папе? — обратился ко мне Стивен, деловито попыхивая сигаретой.

А я думал над тем, что именно в этом следует искать корень всех проблем с протестантами в Северной Ирландии. Они все сделали неправильно: с тем рвением, которое необходимо для сохранения культуры, они празднуют и лелеют память о славном поражении, а не о знаменитой победе. Вот почему Галлиполи, Геттисберг, Косово Поле и Аламо стали краеугольными камнями исторических мифов для новозеландцев, жителей американского Юга, сербов и техасцев. Каждый год шииты празднуют свое истребление, и даже в основу христианства положено прославление казни.

— Папа римский не носит бороду, — сообразил я.

— Вот видишь? — Стивен обратился к Манки, авторитетно покачивая головой и стряхивая сигаретный пепел на пол.

— А сам мне что говорил? — набычился Манки. — Ты сказал, у него борода, как у Иисуса в «Страстях Христовых».

— Не говорил я так! — возмутился Стивен.

— Говорил! — Манки сжал кулаки.

— Нет!

Обо мне уже забыли. Дети готовились броситься в драку.