Гигиена убийцы
Шрифт:
— Какое заблуждение, Нина! Любовь вообще не имеет смысла, именно поэтому она священна.
— Нет уж, на ваши словеса я не куплюсь. Вы никого не любите, кроме мертвой Леопольдины. И не стыдно вам предавать единственную любовь вашей жизни, держа передо мной эти заведомо лживые речи?
— Я вовсе не предаю ее, наоборот. Своей любовью к вам я доказываю, что Леопольдина научила меня любить.
— Софизм.
— Это был бы софизм, если бы любовь не была подвластна иным законам, чуждым законам логики.
— Послушайте, господин Тах, пишите всю
— Нина, я вовсе не забавляюсь. Любовь существует не для забавы. Любовь — чтобы любить, и только.
— Как вдохновляюще.
— Да-да. Если бы вы могли постичь смысл этого глагола, вы вдохновились бы, Нина, как вдохновлен сейчас я.
— Оставьте ваше вдохновение при себе, прошу вас. И перестаньте называть меня Ниной, иначе я за себя не отвечаю.
— Не отвечайте за себя, Нина. Позвольте только любить вас, если вы сами не способны полюбить меня в ответ.
— Полюбить? Вас? Только этого не хватало. До какого надо дойти извращения, чтобы любить вас!
— Дойдите до извращения, Нина, вы так меня осчастливите.
— Я бы себе не простила, если бы осчастливила вас. Меньше всех людей на земле вы достойны счастья.
— Не могу с вами согласиться.
— Естественно.
— Я безобразен, я зол и подл, я, может быть, самый гадкий человек на свете, и все же у меня есть одно редкое достоинство, столь драгоценное, что за одно это я достоин любви и счастья.
— Постойте, я угадаю: скромность?
— Нет. Я сам назову мое достоинство: я умею любить.
— И за этот высший дар я должна омыть слезами ваши ноги и сказать: «Претекстат, я люблю вас»?
— Повторите еще раз мое имя, это так приятно.
— Замолчите, а то меня стошнит.
— Вы чудо, Нина. Вы необыкновенная: огненный темперамент и твердый характер, пламя и лед. Вы горды и бесстрашны. У вас есть все, чтобы быть несравненной любовницей, — если бы только вы вдобавок умели любить.
— Хочу предупредить вас сразу, что если вы принимаете меня за реинкарнацию Леопольдины, вы глубоко заблуждаетесь. У меня нет ничего общего с той восторженной девочкой.
— Я это знаю. Вам незнаком восторг, Нина?
— Это совершенно неуместный вопрос.
— Я тоже так думаю. В этой истории все неуместно, и в первую очередь моя любовь к вам. Поэтому ответьте на мой вопрос, вовсе не предполагающий того, о чем вы подумали: знаком ли вам восторг, Нина?
— Не знаю. Но знаю точно, что в данный момент я восторга не испытываю.
— Вы не знаете любви, вы не знаете восторга — вы вообще ничего не знаете. Нина, детка, как вы можете дорожить жизнью, если даже не знаете, что такое жить?
— Зачем вы мне все это говорите? Чтобы я покорно дала себя убить?
— Я не убью вас, Нина. Я хотел это сделать, не скрою, но после того, как я пресмыкался, это желание меня покинуло.
— Ох, я умру от смеха. Вы всерьез думали, что сможете убить меня, вы, немощный старикашка? Нет, вы даже не гадки, вы, в сущности, просто глупы.
— От
— Ради бога, не говорите больше о любви, я чувствую, что способна убить.
— Неужели? Но именно так все и начинается, Нина.
— Что — все?
— Любовь. Так, значит, я пробудил вас к этому восторгу? Я несказанно горд, Нина. Желание убить умерло во мне — и тут же возродилось в вас. Вы только сейчас начинаете жить — вы это сознаете?
— Я сознаю, что вы довели меня до белого каления.
— Я сподобился увидеть нечто необычайное: я-то, подобно всем смертным, думал, что реинкарнация возможна только post mortem, и вот при жизни своими глазами вижу, как вы становитесь мной!
— Я никогда не слышала худшего оскорбления в свой адрес.
— Ваше белое каление говорит о том, что вы начинаете жить, Нина. Отныне в вас вскипит та же ярость, что всегда кипела во мне, вам станет непереносимо криводушие, вы будете взрываться гневом и восторгом, вы будете само негодование и отринете всякий страх.
— Да заткнитесь же наконец, старый боров!
— Вот видите, я прав.
— Нет! Я — не вы!
— Еще не совсем, но процесс пошел.
— О чем вы?
— Скоро узнаете. Потрясающе! Я говорю, и мои слова сбываются на глазах, стоит мне их произнести. Я стал пифией настоящего — не будущего, нет, настоящего, вы понимаете?
— Я понимаю, что вы лишились рассудка.
— Это вы меня его лишили, как лишите всего остального. Нина, я в жизни не испытывал такого восторга!
— Где ваши лекарства? Где успокоительные?
— Нина, меня ждет вечный покой, когда вы убьете меня.
— Что-что?
— Не перебивайте. Я должен сказать вам нечто чрезвычайно важное. Хотите вы того или нет, вы становитесь моим воплощением. При каждой метаморфозе моего «я» мне встречается существо, достойное любви: первой была Леопольдина, и я убил ее; вторая — вы, и вы убьете меня. Круг замкнется, не так ли? До чего же я счастлив, что это будете вы: ведь благодаря мне вы теперь знаете, что такое любовь.
— Благодаря вам я узнала, что такое шок.
— Вот видите? Я вас за язык не тянул. Любовь и начинается с шока.
— Только что вы говорили, что она начинается с желания убить.
— Это одно и то же. Вслушайтесь в поднимающуюся в вас волну, Нина, ощутите эту колоссальную оторопь. Доводилось ли вам когда-нибудь слышать столь гармоничную симфонию? Все здесь соединилось так совершенно, так талантливо, что посторонним ушам это недоступно. Вы сознаете, как диковинно разнообразны инструменты? Казалось бы, только какофония может родиться из их несообразного созвучия — и все же, Нина, слышали ли вы что-нибудь более прекрасное? Десятки волн поднимаются в вас вперехлест, и ваша голова становится куполом собора, ваше тело, теряя свои очертания, превращается в большой орган, ваша худосочная плоть входит в резонанс и впадает в транс, звучат ослабшие струны ваших хрящей — и вот уже то, чему нет названия, овладевает вами.