Гигиена убийцы
Шрифт:
Наступила пауза. Журналистка запрокинула голову.
— Голова тяжелеет, а? Я-то знаю, что это такое. Вот увидите, к этому не привыкают.
— К чему?
— К тому, чему нет названия. Поднимите голову, Нина, я знаю, тяжело, но вы попытайтесь, и посмотрите на меня.
Молодая женщина с усилием повиновалась.
— Признайте, что, при всех неудобствах, ощущение божественное. Я так счастлив, что вы наконец все поняли. Теперь вы знаете все о смерти Леопольдины. Да, только что для меня было нестерпимо умереть, потому что я пресмыкался в прямом
— Не увлекайтесь, от ваших слов попахивает таховской риторикой.
— А то, что происходит с вами, — тоже таховская риторика, Нина? Посмотрите на меня, прелестное мое воплощение. Вам теперь придется привыкать в грош не ставить логику окружающих. А стало быть, придется привыкать и к одиночеству — но вы не жалейте.
— Мне будет вас не хватать.
— Как приятно это слышать, вы очень добры.
— Вы знаете не хуже меня, что доброте нет места в этой истории.
— Не беспокойтесь, я буду с вами в каждом вашем экстазе.
— А он будет посещать меня часто?
— Сказать по правде, я жил без этого восторга шестьдесят пять с половиной лет, но сейчас я испытал его с такой полнотой, что потерянное время просто перестало существовать. Не считаться с календарем вам тоже придется привыкать.
— Вдохновляющая перспектива.
— Не грустите, милое воплощение. Не забывайте, что я вас люблю. А любовь вечна, и вы это знаете.
— А знаете ли вы, что подобные штампы в устах Нобелевского лауреата по литературе приобретают изумительную пикантность?
— Вы даже не представляете, как вы правы. Достигнув моей степени совершенства, невозможно произнести банальность, не извратив ее, — в ваших устах она всегда приобретет до странности парадоксальное звучание. Сколько писателей избрали литературную стезю с единственной целью достичь однажды той, с позволения сказать, ничейной земли за гранью понятий, где слово всегда девственно чисто. Быть может, это зовется Непорочным Зачатием на уровне языка: говорить слова самого дурного вкуса, пребывая в чудесном состоянии благодати, навеки над толпой, над ее смехотворными дрязгами. Я — последний в этом мире, в чьих устах слово «люблю» не звучит похабно. Какое счастье для вас!
— Счастье? А не проклятие ли?
— Счастье, Нина. Вы только подумайте, какой была бы без меня ваша жизнь, — скука смертная!
— Откуда вам знать?
— Это и слепому видно. Ну что у вас за ремесло — копаться в грязном белье? Со временем вам бы это обрыдло. Рано или поздно наступает пора оставить чужое грязное белье и начать пачкать свое. Если бы не я, вас бы на это не хватило. Теперь же, о воплощение, добро пожаловать к великим начинаниям творцов.
— Действительно, я чувствую, как во мне
— Вполне естественно. Сомнение и страх — непременные спутники великих начинаний. Мало-помалу вы поймете, что это смятение — тоже часть удовольствия. А вам ведь так необходимо удовольствие, не правда ли, Нина? Решительно, я дал вам все и всему вас научил. Начиная с любви — дорогое воплощение, я трепещу при мысли, что без меня любовь осталась бы для вас тайной за семью печатями. Если вернуться к разговору о глаголах — знаете ли вы, что глагол «любить» грамматически дефективный?
— Это еще что за вздор?
— Он спрягается только в единственном числе. Его множественное число — не что иное, как замаскированное единственное.
— Красное словцо.
— Ничего подобного: не я ли доказал наглядно, что, когда двое любят друг друга, один должен исчезнуть, чтобы вернуть глагол в единственное число?
— Не хотите же вы сказать, что убили Леопольдину во имя вашего грамматического идеала?
— Резон вам кажется ничтожным? Назовите мне необходимость более насущную, чем спряжение! Да будет вам известно, недалекое воплощение, не будь этой грамматической категории, мы с вами даже не знали бы, что я — это я, а вы — это вы, и наш приятнейший разговор не мог бы состояться.
— О, если бы!
— Полноте, не отворачивайтесь от своего счастья.
— Счастья? Я не чувствую и тени счастья, я вообще ничего не чувствую, кроме бешеного желания вас задушить!
— Ну наконец-то, воплощение моего сердца. Уже минут десять, как я всеми силами склоняю вас к этому самым что ни на есть недвусмысленным образом. Я нарочно дразнил вас, я довел вас до крайности, чтобы отсечь последние сомнения, а вы все еще медлите! Чего вы ждете, драгоценная моя любовь?
— Не могу поверить, что вы действительно этого хотите.
— Даю вам слово.
— И потом, у меня нет опыта.
— Это дело наживное.
— Я боюсь.
— Тем лучше.
— А если я этого не сделаю?
— Жизнь станет невыносимой. Поверьте, мы зашли так далеко, что у вас уже нет выбора. К тому же вы подарите мне шанс, о каком я не смел и мечтать: я умру точно так же, как умерла Леопольдина, и узнаю наконец, что она чувствовала. Ну же, дорогое воплощение, приступайте, я готов.
Журналистка справилась без сучка, без задоринки. Все было сделано быстро и чисто. Классицизм не допускает ошибок вкуса.
Покончив с делом, Нина выключила магнитофон и присела на диванчик. Она была совершенно спокойна. Правда, заговорила сама с собой, но виной тому было вовсе не расстройство ума. Она сказала, обращаясь к незримому собеседнику как к задушевному другу, нежно, с капелькой озорства:
— Милый старый безумец, вы и вправду чуть было не положили меня на лопатки. Ваши речи раздражали меня так, что и передать нельзя; еще немного — и я вправду лишилась бы рассудка. Теперь мне гораздо лучше. Должна признать, что вы были правы: душить — дело весьма приятное.