Гильзы в золе: Глазами следователя
Шрифт:
— Предъявите накладную на кирпич.
— Что-о? Я же по аварии…
Лейтенант усмехнулся.
— В городе все живы. Аварий не было.
Голубев понял, что его обманули. Задержанного обыскали. Из кармана вместе с накладной и тремя новыми десятирублевками извлекли грязную, захватанную руками записную книжку. На одном из листков лейтенант прочитал: «Осиновая зелень». Он поднял на задержанного удивленный взгляд. Голубев промолчал.
Дело поступило в прокуратуру. Мы сидели с Голубевым в комнате для допросов. Он знакомился с материалами следствия.
Соскучившись по собеседнику, он начал рассказывать о себе. О знакомых. О разном.
— А помните, в записной книжке строку: «Осиновая зелень»? Так это название цвета. Когда я был в Москве, зашел на американскую выставку. Книжечку мне там дали, проспект называется, а на ней, как птицы, машины и под каждым рисунком пояснение на русском языке: во сколько сил мотор, какие тормоза, в какой цвет окрашена. Записал я. Думаю: «Если жив буду, непременно скоплю на такую». Скопил.
Он усмехнулся.
— Весной решил — хватит. Так ведь под ногами лежит: приедешь ночью на объект, хозяина не найдешь. Вытащишь из будки старуху. Глаза у нее, как у морского окуня, какой три дня на прилавке лежал, посоловелые. «Кирпич, — кричишь, — принимай». Махнет рукой: туда, мол, на тот конец вези. И в будку. А сколько я свалил, машину или половину, никому не нужно. Потом накладную подписывать: одевает очки — за одно ухо оглобельку, за другое — нитку, держишь ей пальцем, где расписываться, и ждешь, пока она крючки выводит. А за что расписалась, она и сама не знает… Да и прораб — пьяница… — Он смолк, боясь сказать лишнее, подтянул к себе папку и стал читать…
В середине дня он осилил бумаги и задумчиво курил, поставив большие подошвы на перекладину табурета, привинченного к полу.
— А знаете, я все думаю о первой жене. Пришла все-таки. И передачу принесла. Знаю, на последние. Не бывает у нее денег. Хоть и некрасивый, а уважала меня. «Тебе бы подучиться, — говорит, — автоколонной бы заворачивал. Машину больше меня любишь».
Я глядел на пачку уцененных сигарет, принесенных Голубеву его второй женой. Он понимал, о чем я думаю.
— Подмоченные выбирала, по восемь копеек, — проговорил он мрачно. Раздавив окурок в пластмассовой пепельнице, прикрученной к столу шурупами, он сказал:
— Покоя лишился. Лучше бы не приходила.
Мы долго молчали. Вошел суровый, неразговорчивый надзиратель и вывел Голубева. По длинному гулкому коридору еще долго громыхали шаги, одни строгие и четкие, другие грузные и медленные, словно мысли того, кому они принадлежали. Скоро шаги погасли за многочисленными дверями и поворотами.
Осталась уверенность, что Голубев додумает все до конца.
НОЧЬЮ
Татьяна Клюева звала своего напарника Акрихином. Она была уверена, что ядовитый старик
Несколько дней назад он, например, спрашивал, сворачивая желтыми пальцами цигарку и обнажая в улыбке немногочисленные гнилые зубы:
— Значит, «бог создал все». — Акрихин повел рукою с прокуренными пальцами вокруг себя. — И не в один присест, а спрохвала. Помнишь: «Земля была темна и пуста, и тьма над бездною, и дух божий носился над водою. «Да будет свет, — сказал господь, — и стал свет». А до этого бог, стало быть, все прошедшие века в потемках сидел? Как же это получается, Татьяна?
Глядя с усмешкой на растерявшуюся Татьяну, он поднялся с лавочки, закинул ружье на плечо.
— Можешь не ломать голову. Все равно ничего не придумаешь. За этот вопрос батюшка на уроке закона божия так меня линейкой треснул, что я всю жизнь помню. Духовную семинарию кончил поп, а ничего лучшего не придумал.
Щуря выцветшие глазки, старик радостно засмеялся.
— Тебе вот говорят, что кит проглотил Иону, и ты веришь. А сказали бы, что Иона проглотил кита, ты бы тоже поверила. А зачем же у тебя голова на плечах? Бросила бы ты эти сказки, голуба душа, да пробивала бы дорогу, пока молодая, не отиралась бы в сторожках. Специальности бы добивалась. А сторожить и стариков хватит. Вот что я тебе скажу. Ты вот все плачешься: нет правды, обман везде, мужики — негодяи. А какой путевый уборщицу или сторожиху сейчас замуж возьмет? Забулдыга какой-нибудь. А с забулдыги какой спрос? У меня вон у самого сын такой. Каждый день с женой бои. Не чаю, когда свою квартиру получат. Они на отработку ходят. Глаза бы не видели. Вот оно что. — Акрихин погасил окурок, аккуратно затоптал.
— Ну, ладно, пойду. Погляжу, что там. А то доски вечером сгрузили.
Сгорбившись, Астрединов зашагал в сторону освещенных электрическими лампами кирпичных коробок, которые возвышались позади складов.
Слова старика оставались в сердце Татьяны, как занозы.
До двадцати двух лет Клюеву не привлекала религия. Она без оглядки отдавалась радостям жизни.
Но скоро наступило отрезвление.
Мужчина, с которым она сожительствовала, оказался женатым. Он возвратился к семье, оставив ее с грудным ребенком. Она умолила соседку присматривать за малышом, платила ей третью часть своего небольшого заработка, сама перебивалась с картофеля на хлеб, пока не определила сынишку в круглосуточные детские ясли.
Только спустя два года Татьяна вспомнила, что еще не стара.
Ее квартиру стали посещать мужчины. Один из них скоро остался у Татьяны жить.
Женщина надеялась, что он в конце концов оформит их отношения. Но сожитель внезапно завербовался на рыбные промыслы как раз в то самое время, когда Татьяна ждала ребенка. Первое время он писал ей и высылал деньги, а потом бесследно пропал. Может быть, женился.
Клюева осталась одна с двумя детьми: с трехлетним, который уже ходил в детский сад, и с грудным.