Гимгилимыада – 1: Добро пожаловать на Яппу
Шрифт:
– Очень достойную, – согласился командор Кэкущ. – Но без артиллерийской стрельбы.
– Никакие мы не важные, – ответил Верум, проклиная Улита за его высокомерие. Если бы не его чванливость, то, возможно, их приезд в Гимгилимы прошёл бы менее заметно. А теперь, когда мэр думает, что перед ним важные персоны с Земли, от него просто так не отделаешься.
Сам Улит мог бы поспорить с этим, однако Верум не был сыном известного писателя и смотрел на вещи здраво.
– Посыльный Чикфанила сказал, что в сонодоме остановились очень важные особы с Земли, а точнее известные и важные п и с а т е л и. – Земное слово горовождь произнёс с особым удовольствием и жутким акцентом, благодаря которому известные и важные писатели стали известными и важными пихателями.
– Боюсь, произошла ошибка. Писателями зовут… в общем, тех, кто исписывает бумагу. Писатели это, как бы вам сказать… бумагочеркатели. Мы не какие-то официальные лица или важные чиновники, как вы могли подумать. Здесь мы, чтобы прочесть исписанную вашей историей бумагу.
Верум с большой осторожностью подбирал слова. Кто знает, как отреагирует горовождь, узнав, что земляне, ради которых он переполошил подчиненных и устроил в их честь встречу с делегацией и оркестром, на деле никакие не важные особы, как доложили ему. Однако Трощ рассмеялся и хлопнул себя по животу.
– Замечательная шутка, важный Верум, до чего же замечательная! – воскликнул горовождь.
– Важный Верум изволил пошутить, – поддакнул деревянный Кэкущ.
– Шутка? – не понял Верум.
– Очень смешная! Вы решили меня разыграть, но я-то понимаю, что сын известного писателя Земли и его друг, это очень важные особы.
Горовождь от души посмеялся над "шуткой", которую сам же приписал Веруму.
– Любой землянин, ступивший на Материк, считается важным и почетным гостем, – продолжал горовождь, – особенно у нас, в Гимгилимах. Здесь вам будет рад каждый.
– Иначе каждый будет сурово наказан, – сурово сказал командор.
Верум невольно представил, что станет с Материком, если через несколько лет сюда нагрянут всевозможные Улиты, которых примутся захваливать и облизывать Трощи, которым будут поддакивать командоры. Здесь не только востоковцы возмутятся…
– Горовождь, сколько должен отсидеть арестованный востоковец в тюрьме?
– Отсидит полукружье, как полагается, – ответил горовождь и печально добавил:– Жаль, мы не можем отрезать ему голову, как раньше.
– Не можем, – вздохнул командор Кэкущ. – С тех пор, как закончилась последняя война и враги, министры слишком подобрели и запретили казни.
– Он не сделал ничего такого, за что стоит держать полкруга в тюрьме, – возразил Верум. – И уж тем более, отрезать голову. Улит, в конце концов, тоже виноват.
– Закон обязывает сажать в тюрьму всякого муслина, посмевшего оскорбить гостя, а тем более землянина, – объяснил горовождь. – Мы с радостью исполняем этот закон.
– А кто виноват, не важно, – добавил Кэкущ. – Главное, исполнение закона.
Верум не стал вникать в особенности муслинского правосудия. В конце концов, решил он, пусть этот Уддок лучше посидит в гимгилимской тюрьме, чем имеет возможность пожаловаться кому-нибудь в Язде. Поостынет немного. А позже можно навестить востоковца, пообщаться с ним наедине, а там и договориться о досрочном освобождении.
Машина мэра остановилась возле яблочно-зелёного трёхэтажного каменного дома, настоящего замка, с несколькими башнями и дополнительными пристройками. Позади остановился фургон с военными. Палисадник, окружённый сочно-зелёным забором, был огромен и заканчивался едва ли не впритык с соседними домами. При своих размерах палисадник был не обработан, порос травой и выглядел никому не нужным.
– Жаль, что важный Улит не сможет принять участие, – сказал трёхподбородочный Трощ. – Обед рассчитан на троих, но мы справимся и вдвоем.
"С обедом на троих ты и один легко справишься", – подумал Верум.
– На троих? – спросил он. – А вы, командор, не собираетесь обедать с нами?
– Я возвращаюсь в казармы, – ответил Кэкущ. – Нужно многое успеть: занятия по боевым единоборствам, стрельба, физическая подготовка – всё это нужно контролировать.
И командор, забрав военных, укатил в полосатом автомобиле.
Горовождь проводил гостя в просторную гостиную. Два предмета на каминной полке сразу привлекали внимание: обсидиановый булыжник с огненно-красными прожилками размером с футбольный мяч и стеклянная банка литра на три, наполненная прозрачно-лавандовой жидкостью, в которой плавали жирные, толщиной с большой палец, бледно-сапфировые личинки.
– Что это? – поинтересовался Верум.
– Огнекамень и банка славы Троща Орта, – гордо ответил горовождь.
– Огнекамень? Вы им топите печи?
– Домашние печи им топить нельзя, он слишком жарко горит. Из огнекамня делают топливо для машин, масло для ламп.
– Масло? Топливо? Из камня? Как из камня можно делать масло?
– Не знаю, важный Верум, я никогда не делал масло из камня. Но если вас это интересует, непременно узнаю.
– Не стоит. Просто я предположил, что вы как-то используете огнекамень при растопке камина.
– Нет, этот огнекамень – память об открытии гимгилимской огнекаменной шахты Правда, сейчас она истощилась и закрыта.
– А что за банка славы Троща Орта? – кивнул Верум на сосуд.
– Сладкочерви, сладчайшие! – с гордостью произнёс мэр. – Но их нельзя есть, это память. Каждого сладкочервя я получил, одержав победу в поедании чернофруктов на состязаниях Фермерской ярмарки.
– Вижу, аппетит у вас отменный, – заметил Верум, прикинув на глаз количество сапфировых сладкочервей.
– Конечно, – довольно согласился Трощ. – Я побеждал почти всегда, с первого своего участия в конкурсе поедания, а последние семь лет, как стал горовождём, выигрываю постоянно.