Гимгилимыада – 2: С надеждой на возвращение

Белокрыльцев Сергей Валериевич

– Наверное. Но менять точку зрения я не намерен. Я гораздо больше сочувствую ее мужу и детям, которых она из-за своих ненаглядных червей превратила в забитых дураков. Надеюсь, их жизнь теперь изменится к лучшему.

Улит смахнул невидимые соринки с плеча, сделал глубокий вдох, полный выдох и стал глядеть в окно, за которым была непроглядная тьма.

– Значит, – первым нарушил молчание Улит, – ты поможешь мне с трудами Слунца?

– Конечно, мы ведь договорились, – ответила Шафтит. – Займусь Слунцем завтра, после проверки каталогов. Не могу я оставить в беде столь важного землянина, которому приходится заниматься непривычным тяжелым трудом.

– Пустяки, – небрежно отмахнулся Улит. – Эта работа не так уж и тяжела, я привык к физическим нагрузкам с раннего детства. За два дня я вскопал земли больше чем Верум… почти в два раза, хотя он и врал насчёт того, что ему и раньше приходилось работать лопатой. Откровенно говоря, Верум один из тех людей, которые все время врут о своих умениях. Вот, погляди, – Улит хвастливо показал ей мозольные ладони.

Шафтит легонько коснулась руки Улита и нежно провела пальцами по его огрубевшей ладони, от чего сердце землянина ёкнуло.

– Болит? – сочувственно спросила Шафтит.

– Нет, – сглотнув, ответил Улит.

И поспешил высвободить руку и разгладить полу своего белого женского халата.

Шафтит не подведет, особенно если проверять её записи. Например, по выходным, или когда она будет приносить им с Верумом обеды. Улит припомнил, как Шафтит впервые принесла корзинку с едой. Вспомнил ярмарку, вспомнил скандал, который он закатил. Вспомнил и то, каким трусом, каким истериком он предстал перед хранительницей исписанной бумаги. Ушат стыда опрокинулся на сына известного писателя. Улит признавал: своим поведением он допустил бестактность. Шафтит действительно простила его?

– Шафтит, – неуверенно обратился к ней Улит. – Шафтит, я хотел спросить… Я хотел спросить, почему ты вообще пришла к нам на ферму?

– Я же говорила, один деревенский мальчишка рассказал, что земляне работают на ферме. Вот я и подумала, что было бы неплохо вас покормить. И судя по тому, как вы ели, я не ошиблась, – улыбнулась Шафтит.

– Я не о том. На ярмарке я повел себя самым неподобающим образом. Для человека моего уровня такое поведение недопустимо. К тому же, я едва не испортил ваш праздник и обидел тебя. А ты все равно пришла. Я думал, ты не хочешь меня видеть и… и считаешь некультурным трусом.

– Для тебя так важно, что я считаю? – спросила Шафтит.

– Угу, – кивнул Улит, опуская глаза. – Ты не в обиде? Ты простила меня?

– Не в обиде ли я? – всплеснула Шафтит руками. – Еще в какой обиде! И никогда тебя, Улит Тутли, не прощу, каким бы ты важным землянином не был!

Лицо Улита вытянулось, руки похолодели и повисли плетьми. Он почувствовал, как горький комок подкатывает к горлу. Нижняя губа мелко задрожала. Улит немедленно убежал бы, если бы не наряд, состоящий из женского халата и панталонов в бирюзовых дракончиках и лимонных динозавриках. Шафтит прыснула от смеха.

– Улит, ты всегда такой серьезный? Я просто шучу и зла на тебя не держу.

Приложив усилия, побледневший сын известного писателя вымученно улыбнулся:

– Хорошее у тебя… – он постарался говорить беззаботно, но горло предательски икнуло: – … ик! Ой… чувство юмора.

Губы Улита, подрагивая, растянулись в кислой, как незрелая клюква, улыбке.

– Что с тобой? – Шафтит непонимающе смотрела на землянина. – Я опять неудачно пошутила? Ты разозлился?

– Нет, нет, все в порядке. Просто я, наверное, устал.

– Если устал, значит нужно идти в постель, – твёрдо сказала Шафтит.

– Не пойду я в постель! Я не могу идти в постель! А ты где спать будешь, на диване? Это неблагородно, а значит неприемлемо! Я лучше на диване прилягу.

– Ты же говоришь, что устал, а на диване не выспишься.

– Ничего страшного. Я может и не буду спать. Откроешь читальный зал, я Слунца почитаю до утра, инструкции отцовские для тебя переведу.

– А тебе разве завтра не нужно ехать на ферму?

– Нужно, но ничего не случится, если я пропущу один день.

– А твой секретарь справится без тебя?

Такой аргумент сыну известного писателя пришелся по душе.

– Ты и права, – улыбнувшись, сказал он. На этот раз улыбка вышла куда более естественная, то есть самодовольная. – Куда ему без меня.

– А если так, я приготовлю свежего чая, ты умоешься, а потом мы пойдем спать. Открывать читальный зал я сейчас не стану. Ключ в сейфе, сейф в другом сейфе… И не спорь. У меня тоже имеются инструкции и правила, и одно из них: ночью помещения с исписанной бумагой должны быть крепко-накрепко заперты.

Улит не настаивал, лишь категорически, как джентльмен, отказался ложиться в постель, уступив лучшее ложе даме, и довольствовался разложенным и застеленным диваном.

И почему Шафтит говорила, что на нём не выспишься? Укрывшись мягким пуховым одеялом, Улит ощущал, как усталость покидает его натруженное на ферме тело. «Интересно, как бы я себя чувствовал, если бы рядом лежала Шафтит?» – подумал Улит, и понял, что зря. Дрема, одолевавшая его, отступила, освободив место волнительным образам, совершенно не джентльменского характера. Улит полежал на левом боку. Затем полежал на правом. Лег на спину и постарался заглушить навязчивые образы, связанные с мягкими и упругими формами и нижним тёмно-синим бельем, но сонливость как рукой сняло. Понимание того, что в соседней комнате лежала обладательница всего этого, возможно, сейчас действительно голая, не давало покоя.

И когда Улит догрызал второй ноготь, Шафтит, тихо, как может красться в джунглях пантера, вошла в гостиную, рыбкой скользнула под одеяло и прильнула к нему. Дрожащие руки Улита, плюнув на заветы потомственной львицы, сами собой обняли муслинку. Губы землянина и муслинки соприкоснулись в первом из последующих поцелуев в ночи, обещавшей быть для Улита и Шафтит воистину славной.

Улит проснулся другим человеком, то есть человеком, обнимающим девушку.

За окном светало. Нормально выспаться не получилось, поскольку ночь удалась на славу. Но сын известного писателя не жалел, открыв для себя простую истину: занятия любовью могут приносить куда большее удовольствие, чем придирчивый разбор очередной экспозиции оригинальных творений современного искусства.