Гимгилимыада – 2: С надеждой на возвращение
Шрифт:
– Ага, честь, – хохотнул Ретрублен. – Вот только им путь богов дороже чести.
– Как понимать?
– На охоту можно идти только трезвым. Это и нас касается. – Ретрублен глянул на Гумбалдуна.
– Я когда трезвый, могу промахнуться, – безразлично пожал плечами ветеран.
– Тогда иди к вождю и заранее плюнь ему в маску. Медьебны считают охоту священной обязанностью перед богами и напиваются только после её окончания. Пить перед охотой – оскорблять богов. Не пить после – тоже оскорблять.
– А мы неприкосновенные и вне всяких богов, – продолжал упираться Гумбалдун. – Мы выше богов.
– Смотри, не кувырнись с высоты-то своей выдуманной и шею не сверни. Дело твое, но испытывать терпение Камнеголового или Косоглазого я бы не рискнул. Поднимут твою сморщенную плешивую башку на копье, лепестками украсят и пронесут через всю деревню под песнопения и бой барабанов. Я в пепельном саду горшочек с твоим именем в склепе поставлю. Вином буду поливать.
Гумбалдун, недовольно бубня, выскользнул из палатки.
– Решил напиться впрок, – предположил Михудор.
– Или пошёл плевать в маску вождю, – добавил Ретрублен. – Не знаешь, сколько стоит пепельный цветок?
Вопли поутихли, и Михудор снова взялся за прерванное занятие. Ретрублен одобрительно кивнул и даже заметил, что у землянина есть шансы успеть зарядить обойму полностью, прежде чем ему в голову вцепится пустожад. Михудор, вдохновленный мрачной похвалой, продолжил тренировку и чуть не выронил патроны, поскольку на улице грянул выстрел.
– Старый башмак, – спокойно сказал Ретрублен.
Михудор, отложив винтовку, поспешил наружу. Охотник, сунув руки в карманы, неторопливо последовал за ним как бы от нечего делать.
Некоторые медьебны радостно скакали вокруг костра, другие испуганно стояли поодаль, а одному Гумбалдун водружал глиняную посудину на голову. На земле валялись глиняные осколки.
– Гум! – окрикнул Михудор. – Какого хрена выдумал?
Ветеран скотобойни, рисуясь и чеканя шаг, отошел на пятнадцать шагов от медьебна с горшком на голове.
– Гумбалдун, ты спятил?! Прекрати! – заорал Михудор.
– Да не ори ты, – сказал Ретрублен, скрестив руки на груди. – А то ещё промахнется.
– А если медьебна пристрелит?
– Плохо ему будет. Но Гумбалдун не промажет, – заверил Ретрублен.
Гумбалдун вскинул пистолет и выстрелил в своей манере, почти не целясь. Сосуд на голове медьебна разлетелся в куски. Кирпично-коричневый присел от испуга. Зрители возликовали. Медьебны верещали и гоготали, вставали на четвереньки и мотали рыжеволосыми бошками. Гумбалдун положил ствол шестизарядника на плечо, расставил ноги и картинно отхлебнул из бурдюка. Медьебны притащили к костру ещё одного сородича. Тот сопротивлялся, но его уговорили стоять смирно. Гумбалдун, не помня медьебнского, командовал жестами. Он пистолетом указал на целый горшок и пришлёпнул себя по макушке. Рыжеволосый, что держал на голове глиняную склянку, крепко зажмурился. Его толстые ноги дрожали.
– Ретруб, он сейчас пристрелит кого-нибудь! – прошипел Михудор.
– Никого он не пристрелит. Хотел бы, пристрелил. Говорю, этот помойный гриб почти никогда не промахивается.
– Как это почти?!
– Ну не могу же я признать, что он никогда не промахивается.
Но Михудор не стал испытывать судьбу. И когда Гумбалдун разнёс очередной горшок, вызвав новую волну медьебнского ликования, Михудор скрутил ему руку и вырвал пистолет, в то время как подоспевший Ретрублен подхватил Гумбалдуна сзади за локти. Под вопли медьебнов они втащили бранящегося мясника войны в палатку. В палатке мясник войны тут же перестал сопротивляться и весело поинтересовался:
– Пить можно, а развлекаться нет?
– Вот было бы развлечение, если бы ты медьебна пристрелил. Твою башку пронесли бы через деревню, – усмехнулся Ретрублен. – Мы бы поразвлекались, а ты – не знаю.
– Чую, ты и выпить успел, – заметил Михудор.
– Я только один глоток выпил, для меткости, – заверил Гум с искренним пьяным лицом. – Ну глотка два-три… Или семь-двенадцать.
Михудор разозлился. Он ткнул пальцем в зелёный морщинистый лоб Гумбалдуна.
– Был уговор не пить в походе?! Был! Что-то ты расслабился, приятель!
– Мы на привале, а не в походе, – с вызовом ответил Гумбалдун.
– Если до тебя не допёрло, то я, шут ты зеленожопый, сейчас серьёзен как никогда. Еще одна пьяная выходка и получишь штраф.
– Что-о-о?! – взвился ветеран скотобойни, уперевшись головой в натянутый брезентовый потолок. – Меня-я?! Оштрафуешь?! За-а что?!
– За-а фляжку! – передразнил Михудор. – А будешь спорить, то за всё выпитое здесь! Ну, будешь?
«Выслушав» молчаливое согласие, Михудор вернул притихшему Гумбалдуну шестизарядник, и тот демонстративно разрядил его.
Из самогонно-варочных пещер вернулся старый и почитаемый многими медьебнами колдун-варщик, до самых хрящей пропитанный густым запахом профессии. Звали колдуна Хожувен, что означало Косоглазый (с медьеб. «хож» – косой и медьебн. «увен» – глаз). Он едва заметно прихрамывал на левую ногу с давней стычки с воинами племенем Пальцедрожащего, которые не желали, чтобы к их бабам ходили камнеголовцы. Один из вражеских воинов подло метнул нож ему в спину, но угодил в ягодицу, отчего удар вражины оказался ещё подлее. Тогда молодого Косоглазого звали Жоговобил, что означало Быстрый-Как-Ветер (с медьебн. «жого» – быстрый, медьебн. «во» – похожий и медьебн. «бил» – ветер). И охромевший Быстрый-Как-Ветер пошёл в ученики тогдашнего колдуна Вечная Печень. Быстрый-Как-Ветер проявил талант к варке, хорошо запоминал рецепты, и колдунье ремесло давалось ему легко.
Не оправдав своего имени, Вечная Печень умер от страшных болей в правом боку. Однажды утром его скрутило так, что изо рта полилась кроваво-жёлтая пена. Это означало, что Вечная Печень хорошо пожил, и боги забирают его к себе. Перед смертью он поведал Косоглазому рецепт особого самогона. Этот рецепт он хранил в тайне всю жизнь. А ему рецепт особого самогона поведал предыдущий колдун по имени Жёлтые Глаза, а тому его учитель Вялые Ноги, а тому Фиолетовые Толстые Вены, а тому Постоянно-Говорящий-С-Богами, и так много поколений подряд. Секрет особого самогона приберегался на день, когда боги сойдут на землю. Точная дата схождения богов неизвестна, но все медьебны верят: день этот наступит и всем будет хорошо. В тот-то день и следовало сварить особый самогон, предназначавшийся только для богов. Сами медьебны не имели права вкусить сего пойла.