Гимн крови
Шрифт:
— Ой, Лес-Дот, помоги мне, помоги мне! — вскричала она. — Где Квинн, где маленький господин? Он мне нужен. Я схожу с ума! А этот парень совсем спятил. Нэш не верит в духов, Томми боится их до смерти, а Бабушка послала за священником, чтобы он изгнал из меня беса! Ах, если бы дело было во мне!
Я подошел к ней, помог ей встать, ощутив мягкую шелковую податливость ее тела, и затянул ее в дом. Она положила свою головку мне на грудь. В гостинице было полно людей.
— Машина уехала, — сказал я. — Что случилось?
Мы присели на диван, она устроилась у меня на коленях. Я ее погладил. Она действительно выглядела измотанной и убитой горем.
— Я так рада, что ты здесь, —
Маленький Томми Блэквуд, тринадцати лет, дядя Квинна по крови, устроился напротив и рассматривал меня с поистине деловым видом, его пальчики легли на подлокотник кресла. Он был в самом деле восхитительным маленьким мужчиной, таким, каким его описывал Квинн, а после путешествия по Европе в компании тетушки Куин и совсем еще человечного Квинна он усвоил тот взгляд на жизнь, который всегда сослужит ему хорошую службу.
Было забавно видеть его снова.
Нэш Пенфилд, его гувернер, тоже присутствовал, облаченный в безукоризненный костюм в елочку, мужчина, который будто родился, чтобы оказывать на прочих успокоительный эффект, хотя почему он не успокоил Жасмин, я не мог уловить. Он выглядел озадаченным, и стоял рядом со стулом Томми, с чрезвычайным сочувствием разглядывая Жасмин, и с уважением кивал мне.
Большая Рамона, бабушка Жасмин, с недовольным видом сидела у дивана, одетая в темное винного цвета платье из габардина, богато украшенное бриллиантовой брошкой, прицепленной как раз над ее правым плечом. Волосы Большой Рамоны были зачесаны назад и искусно уложены на затылке. На ней были чулки и прелестные черные туфли.
— Да замолчи ты, девочка, — сказала она тут же. — Ты просто привлекаешь к себе внимание. Сиди себе спокойно. Перестань болтать, как дурочка!
Двое рабочих все еще в своей гаражной одежде, со смущенным видом стояли за ее спиной. Один из них был веселым Алленом с круглым лицом и белыми волосами. Как зовут другого, я не знал. Хотя нет. Джоул. И никто не произнес ни слова, после того, как Большая Рамона рявкнула на Жасмин.
Я еще не успел прощупать их сознание, как в комнату вошли Квинн и Мона, гарпия в блестках, мелькнувшая в холле подобно полоске серебряного света. Она скрылась в спальне тетушки Куин. Спальня тетушки Куин была единственной спальней на этаже. Волна интереса всколыхнула всех при появлении Моны, но никто не смог разглядеть ее толком. Высокомерный маленький монстр.
Тот, кто имел здесь вес, был Квинн. Он сел напротив меня под аркой огромной двери, ведущей в холл. Выражение характерной невинности на его лице медленно переменилось на приличествующую джентльмену властную манеру, когда он обвел взглядом собрание. Потом он быстро вскочил на ноги, как только вошла Сынди, медсестра, прелестная в ее накрахмаленной униформе, тоже очень грустная и вся в тихих слезах, она взяла стул подальше, устроившись у пианино. Затем появился шериф, толстое забавное человеческое создание, я с ним встречался в ночь смерти тетушки Куин.
Его сопровождала персона, которую я тут же идентифицировал — это был Гради Брин, семейный юрист, в возрасте, представительный, затянутый в полосатую тройку, его мне описывал Квинн, когда рассказывал историю своей жизни.
— Вау, а дело-то серьезное, — сказал я вполголоса.
Жасмин затрепетала, цепляясь за меня.
— Не отпускай меня, Лестат, — сказала она. — Не отпускай меня. Ты не представляешь, кто пришел за мной.
— Моя сладкая, никто не тронет тебя, пока ты со мной, — прошептал я. Любящими руками я пытался отвлечь ее от того факта, что мое тело ощущается, как глыба мрамора.
— Жасмин, слезь с его колен, — прошептала Большая Рамона. — И начни вести себя, как
Жасмин не послушалась.
Два официальных представителя выбрали себе стулья в тени, довольно близко к Сынди, медсестре, будто бы не желая вторгаться в круг семьи. Живот шерифа навис над его поясом, к которому было пристегнуто оружие и трещавшая переносная рация, которую он утихомирил внезапным смущенным жестом. Жасмин обвила свою левую руку вокруг моего торса и повисла на мне, будто бы я хотел стряхнуть ее, чего я не собирался делать. Я погладил ее по спине и поцеловал в голову. Она была прелестным маленьким созданием. Ее шелковые длинные ноги свисали с меня слева. Мысль, что Квинн как-то занимался с ней любовью и сделал ей маленького Джерома, внезапно стала преобладающей в моем злобном сознании, будоража наполовину вампирский наполовину человеческий мозг. В самом деле, данный людям шарм не должен пропадать даром, таков мой девиз, когда это не влечет за собой в смертном мире печальных последствий.
— Если бы я не была с ней так неласкова, — сказала Жасмин, — она бы никогда не оставила меня одну. — Она прижалась лбом к моей груди и еще сильнее в меня вцепилась. Я полностью обвил ее рукой.
— Ты такая милая, сладкая девочка, — сказал я.
— Что же, в самом деле, ты хочешь сказать? — спросил Квинн. Он был очень расстроен, видя, как она страдает.
— Жасмин, что происходит? Кто-нибудь, пожалуйста, поскорее введите меня в курс дела.
— Итак, появились новости о Патси? — спросил я. Мне было ясно, что именно беспокоило всех, флюиды волнения распространялись тревожными волнами и возбужденным бормотанием, доносясь до меня независимо от моего желания вникать в суть.
— Да, похоже, — сказал Гради Брин. — И мне представляется, что Большая Рамона, так как Жасмин вряд ли в состоянии говорить, расскажет нам.
— Кто это сказал, что я не в состоянии говорить! — вскричала Жасмин, по-прежнему не поднимая головы, ее тело содрогнулось. — Вы думаете, я не смогу описать, что своими собственными глазами видела нечто, подкравшееся к окну моей спальни, все мокрое, в ряске, истекавшее болотной водой? Думаете, я не поняла, кого видела? То была Патси. Думаете, я не узнала голос Патси, когда она сказала: "Жасмин, Жасмин", — повторяя это снова и снова? Думаете, я не знаю, что это был труп, и он все говорил: "Жасмин, Жасмин". Как я была в кровати, с маленьким Джеромом, до смерти перепуганная, что он проснется, а она цеплялась за окно своими красными ногтями, все завывая: "Жасмин, Жасмин", — этим своим жалобным голосом?
Квинн побелел от ужаса.
Сынди, медсестра, разразилась слезами.
— Она должна быть похоронена в освещенной земле. Мне все равно, если кто думает иначе.
— Похоронена в освещенной земле! — воскликнула Большая Рамона. — Все, что у нас от нее осталось, так это ее волосы, застрявшие в щетке для волос, о чем ты говоришь, Сынди? Ты же не собираешься хоронить расческу, прости Господи!
Нэш Пенфилд был так обескуражен, что я это чувствовал. Мне не нужно было читать его мысли. Ему хотелось как-нибудь проявить себя, принести всем пользу. Но он чувствовал, что у него недостаточно авторитета, чтобы высказывать здесь свое мнение. Мона застучала каблучками по выложенному мраморной плиткой коридору и появилась в дверях, одетая в скромное черное платье с высоким воротом, длинными рукавами, тугими манжетами и высоким подолом, в черных туфлях на каблуках, снова обворожительно напрягших ее икры. Она заняла свое место слева от Квинна. Ее лицо было очень милым и серьезным, маленькая притворщица.