Гиперборей
Шрифт:
Деревья стояли отдельными кучками, лес редел, впереди виднелись бескрайняя степь и синее небо. Гульча споткнулась, пробурчала под нос заклятие на своем наречии, но вдруг тонко вскрикнула. Олег мгновенно бросил ладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож.
Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленные дождями и солнцем кости — схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагах лежал наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых глазницах синели милые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный
— Дальше наши земли, — пояснил Горюн, — мы подгорники.
Олег кивнул на кости:
— Подгорники или рашкинцы?
— Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые.
Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от тянущихся к ней рук мертвецов, но в последний момент замечала под ногами другие человеческие кости, с хрустом давила черепа — рассыпались на осколки, как битая посуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой, смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала.
Поле впереди было словно покрыто тающим снегом, сквозь который прорастала весенняя трава. Бескрайнее поле было покрыто человеческими костями!.. Одежда истлела, оружие унесли победители, и дожди и лесные звери постепенно выгладили кости до нехорошего блеска.
— Почему не хоронят? — поинтересовался Олег. Он не ощутил в своем голосе никаких чувств, смертей вокруг оказалось слишком много, боль притупилась.
— Сразу после боя... Некому. Кто уцелел, еле доползает обратно, потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно от воронья. Из чужих краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут, а ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!
Кости хрустели под сапогами, рассыпаясь в пыль. Попадались и свежие — с остатками одежды, клочьями жил на костях — недогрызенное сытые звери оставили жукам да муравьям. Земля под ногами чавкала жирная, темная, всюду темнели норы насекомых устрашающих размеров.
— Похоронить бы их, — предложил Олег. — Собраться волхвам, объявить перемирие. Пращуры страдают без погребения, они сейчас во власти злого Ящера!
Горюн двинул покатыми плечами:
— Теперь не разберешь... У нас закапывают, рашкинцы своих сжигают. Кости все одинаковые! К тому ж работы на тыщи лет, пусть даже на погребение выйдет стар и млад. Ведь бой идет тыщи лет, тыщи!
— Из-за чего?
Горюн поскреб затылок, переспросил озадаченно:
— Из-за чего? Да из-за всего можно драться, рази не ведаешь? Из-за баб, земли, скота, травы... из-за того, что те чужие.
— Чужие? Все мы — дети Руса, внуки Славена, правнуки Скифа!
Горюн на ходу уныло поскреб за пазухой, скривил худую рожу:
— Эт усе байки кощунников. Такое наплетут, что хоть сейчас иди обниматься со всяким. Чужие — они чужие. Их не грешно бить, грабить, брать в полон, зничтожать. А хаты — жечь, ибо — чужие.
Гульча бледнела все и, наконец, перебежала на сторону Олега, вцепилась в его руку. Ее пальцы дрожали. Олег все ускорял шаг, стараясь поскорее пересечь страшное поле. Кости лежали вразброс и целыми горками, черепа с укоризной смотрели вслед странникам пустыми глазницами.
Горюн повел по краю широченного оврага — дальний край едва виден, но странно неглубокого. Ноготки Гульчи вдруг вцепились в руку Олега глубже: овраг был заполнен человеческими костями.
— Скоро кончится? — спросил Олег. Он с беспокойством посматривал на бледную, как смерть, девушку. — Сколько еще идти по костям человеческим?
Горюн посмотрел на небо, оглянулся на оранжевый шар солнца, что катился все еще вверх по небесной горке:
— Ну... дня два-три... Ежели не останавливаться на ночь. А может, и больше, я дальше не хаживал. Долго ты, святой волхв, сидел в пещере, ежели не ведаешь, что в мире творится... Это ж усюду! Кощунники грят, что бьются поляне, древляне, дряговичи, хорваты, урюпинцы, вятичи, лютичи, бодричи, все-все другие племена и народы.
— Брат на брата, — сказал Олег.
— Племя на племя! — поправил Горюн. — А ежели бы и брат на брата?.. Всяко бывает. Брат хуже чужака бывает.
Очень нескоро они выбрели на широкую утоптанную дорогу, где могли бы разъехаться две телеги, не заезжая колесами на поле белеющих костей.
Малость погодя открылся вид на маленькую весь из десятка хаток. Она расположилась в излучине речушки, с другой стороны отгородилась новеньким высоким частоколом и глубоким рвом. Через ров были переброшены из свежевыструганных бревен два моста, а вблизи лежали горелые бревна и жерди.
Олег уловил настороженный взгляд Горюна, сказал поспешно:
— Нам недосуг, пройдем мимо. Возьми монету!
Он бросил серебряный. Горюн ловко поймал, разжал кулак, ухмыльнулся:
— Давно не видел динара... Пипин?
— Карл, — буркнул Олег. — Будь здоров, Горюн!
Кони легко пошли наметом, заскучав на бесконечном поле. Кости и черепа тянулись по обе стороны дороги, но при быстрой скачке сливались в грязно-белое полотно, словно снежное поле усыпал пепел исполинского пожара по всей славянской земле.
Они скакали двое суток, останавливались все чаще — уставали кони. На третьи сутки не дотянули и до обеда: пришлось коней отпустить на траву, а сами легли у костра близ дороги. Олег умело сварил душистый отвар из местных трав. Гульча пила с удовольствием — понравился.
Справа от дороги простиралась унылая холмистая равнина. Лишь присмотревшись, можно было понять, что нынешние холмы — остатки руин древних городов: не то замков, не то крепостей. Циклопические камни блестели под солнцем, между ними протискивалась зелень, кое-где боролись за место под солнцем кусты, даже поднимались белокорые березки, но древесные корни все еще не могли окончательно раздвинуть, обрушить огромные камни.
Несмотря на синее небо и яркое солнце, над развалинами словно бы висела незримая тень. Гульча передернула плечиками: