Гиппокампус
Шрифт:
Я больше не мог этого терпеть! Леон сдерживал меня, Агустин махал трубкой в такт с чужим кулаком. Мы бы не выстояли в драке, они бы с лёгкостью убили Альбатроса, если бы... Я рад, и я несчастен! Как можно выбрать из двух "плохо"? Наверное, если есть опыт одного зла, одной боли, то к нему можно привыкнуть, и во второй раз будет легче. Хотя, я не уверен, что зло и боль могут повторяться, ведь не может Томас упасть второй раз точно так же, как в первый?
Наши пререкания, достаточно громкие, чтоб различить слова, заглушил громкий крик Томаса из брюха. Он был страшен! Помнишь тот пожар? Огонь покусал доски палубы и, образовавшуюся дыру, мы обставили вокруг бочками, ради предупреждения
– Томас, что с тобой!
– мы все подбежали к зияющей дыре и вгляделись в тьму. Ему не повезло - матрасы растащили, сено не помогло.
– Страшно больно! Больно! Аргх...
– было видно, как боцман распростёрся среди тлеющих чаек. Он раскинул руки, подобно им, и испытывал боль, наравне с ними.
– Мы сейчас, подожди!
– обнимая Альбатроса, я ринулся в трюм, со всей командой в хвосте.
Пусть палуба и дырява, но света нам не хватало, мы расставили вокруг Томаса фонари и принялись за помощь. Мне пришлось бегать за кладом, потому как, что делать было не ясно. Из ноги Томаса торчала крепкая заострённая палка, и, намочив штанину, резво убегал красный цвет. Дон подставил ладошки, пытаясь поймать его и поливал назад, в зияющие отверстие.
– Это рана, - я нашёл нужную книгу, порывшись в сундуке. Мне пришлось оставить белого друга в каюте, и я запер его там, опасаясь, что Джером всё ещё намерен жечь.
– А то, убегает - кровь. Нам её уже не вернуть Дон, брось это дело.
– Ещё чего! Ты капитан-неудачник! Уже напутал с кораблём, его ногу я тебе не доверю.
– А ну!
– Томас пусть и болел, но смог огрызнуться достаточно убедительно.
– Прекрати это дело. Я и сам понял за свою службу, что то, что входит в нас всегда лучше, что выходит из нас. Ром лучше этой жижи, правда? Дайте мне его.
Сначала я протестовал, просто от страха и недоверия к рому. Но потом нашёл в книге, что спирт (родич рома) нам необходим. То есть Томасу, не всем.
– Так, а что делать то?
– помассировал себе виски Ливстон.
– Надо вправить палку, то есть кость, вернуть назад, - перелом дело серьёзное, как я понял.
– Вот Юз, сразу видно, ты - ещё ребёнок!
– покачал головой Игорь, - Томас-то наверняка проткнул ногу этой штукой, и её надо вытащить, а не то, что ты сказал.
– Я тож так думаю!
– Гот хлопнул Бьерна по плечу и сказал, - Ну Бьёрн, давай тяни!
Крик Томаса был на столько громким, что я ждал взлёта в небо мёртвых птиц! На его глазах выступили слёзы и он со всего размаху треснул Бьёрна по голове кулаком.
– Держи его!
– народ накинулся на беднягу Томаса и прижал к полу ещё сильнее, а Бьёрн стал продолжать свою пытку дальше.
– Нет, хватит! Вы вырвите ему кость!
– я колотил по спине Бьёрна, хоть как-то пытаясь остановить его, - Нога не может без кости! Нога не может!
– Хватит Бьёрн, хватит! Ты делаешь ему только хуже, посмотри сам!
– Леон сказал правду: голова Томаса запрокинулась назад, он как уснул, только с открытыми ртом и глазами.
Матросы отошли. Томас, видимо от страшной боли, потерял сознание. Бьёрн, совсем весь красный, почесал за ухом и промямлил, что "это так не делается". Джером наклонился к Томасу, погладил лоб и закрыл ему глаза. Ухмылка не сошла с его лица, чужая боль всегда была для него чуждой. Он сказал:
– Хорошо, пусть Юз всё исправит. Последняя попытка, малыш.
– Мне не нужны одолжения!
– Хорошо, тогда Бьёрн немного отдохнёт, и....
– Нет!
– крикнули
– Я всё сделаю, только уйди вон, Джером.
– Отлично Юз! Боишься, что тебя поймают на горячем? Не обижайся, принимайся за дело. А мы пока пойдём, половим дары моря.
Он потом Дон, Карлтон и Ливстон, Игорь и Гот поднялись наверх, все остальные остались с Томасом. Благодаря книгам и помощи товарищей, мы перевязали боцмана по всем правилам. Бьёрн послушал меня, и вправил кость. Видимо, Томас крепко настрадался, раз не проснулся от рук рыжего моряка. После, мы перевязали рану, перед этим облив её ромом и привязали к ноге весло - в книге были даже картинки с человечками с руками-ногами-досками. Тот подложил под голову Томаса побольше мягкого сена, и укрыл его старым войлочным пледом.
– Ничего старик, завтра зашагаешь как новенький!
– похлопал его по плечу Тот.
За всё это время, пока мы лечили Томаса, я ни разу не подошёл к нему, лишь руководил издали. Мне было боязно... Ко мне в голову закралась мысль, что это я виноват в его падении. Он так рьяно соглашался со всеми моими идеями, он так верен свой команде! Мы постелили себе рядом с боцманом, решено было сторожить его покой. Фонари горели тускло, все уже спали, только я всё сидел у бочек. Рядом со мной устроился Альбатрос, изрядно помятый за день по чём зря. Вот я всё думаю: не полезь я в сокровища капитана, выбрось их за борт, ведь было бы всё намного лучше! Возможно, и Грегори не повесился, а просто спился, и не было пожара, и этой дыры, и моих треклятых снов, парящих в огне чаек, и этой кости, сломанной прямо внутри Томаса и высунувшийся наружу! Конечно, все дни были одним днём, и ночи повторялись друг за другом, будто мы отматываем всё на начало, чтоб насладится горячим ромом заново, осушая бездонную бочку. Может, так и было бы лучше... Я бы не был одинок, а просто пьян.
Дорогой читатель! Никогда, никогда не мучай себя перемотками в начало, не представляй свою иную жизнь, после иного выбора. Эти фантазии заставляют ненавидеть всех, себя в том числе. Нужно исправлять ошибки и бороться, а не сидеть в полутьме, как я, отпуская слёзы, горевать о неверном шаге.
Нашествие крабов. Прощание.
В ту ночь, мой друг, я старался не спать - ужасно волновался за своих друзей, думал, что, закрыв глаза, потеряю их. Да и во сне меня не ждёт ничего хорошего. Я не признавался тебе, прости, но мне часто снится та женщина-птица, мелькающая в едких красках. Мне везёт, когда на утро сон я помню смутно. Но тьма, страх, этот безумный страх, который напал на меня ещё со страниц книг и усилился от огнедышащего Джерома, помогли жуткой женщине взять вверх в моей голове. Я боролся с тяжестью век, но... я самый слабый капитан на свете.
Я не стану описывать свой сон подробно, как тогда, и ты поймёшь почему. Если приложить к моей голове тяжёлую руку, смогу ли я забыть хотя бы этот сон и его связь с громким больным рассветом? Если да, то ударь меня по сильнее.
В общем... я шёл по тонкой, почти неосязаемой тропе, а по обе стороны от меня дули ветра, совершенно сухие, просто испепеляющие. Пусть они не давали мне упасть, одновременно толкая друг на друга, но сдавливали меня и очень больно жалили. Как тысячи мелких осколков стекла из иллюминатора или от бутылки. Я терпел их удары, кое-как шёл вперёд. Дышать было никак нельзя. Моё мёртвое пространство (это пространство в теле, где нет газообмена. Бьёрн бы сшутил на этот счёт) горело огнём. А я продолжал идти, пусть податься во сне было не куда. Кажется, впереди начинал пробиваться чистый свет, но его тут же поглотила птица о трёх головах.