Гиппокампус
Шрифт:
За прохладную ночь разум возвращался, и он грёб, пока жара снова не стучала по его черепной коробке.
Пару раз прошёл дождь. Всего пару раз, но какое было счастье! Даже ночной дождь, от которого мы промёрзли насквозь, был несказанной радостью!
С каждой ночью звезда ближе и ярче. Но всё равно мы устали.
Видишь друг, как стал я скуп на слова? Как-будто совсем другой Юз пишет. Почерк ещё ужаснее, чем прежде - прости. Я пишу насильно, пусть мне и нравится
Я принял одно решение - там, куда я попаду, я смогу рассказать историю сам, смогу ещё раз её записать. Может даже лучше. Ни к чему мне постоянно переживать за состояние журнала и прочтёт ли его кто-нибудь. Здесь, в ухе, точно нет. Поэтому, всё написанное я скручиваю и помещаю в бутыль. Их у нас достаточно, для одного судового журнала хватит. Надеюсь, ты выловил все. Мне приятно в это верить.
С каждым днём я лучше понимаю, что такое море. Что значит быть моряком. Было приятное звание, а сейчас наказание для каждого из нас. Если когда-нибудь я ступлю на землю, то выберу себе самую заурядный и спокойный труд, который только существует. Вряд ли такой найдётся.
Хотя, в каком-то смысле, я счастлив. Я исполнил свою мечту - отправился в путешествие! Не будь только начало плаванья таким тяжёлым и трагичным. Не могли же все мои потерянные друзья быть жертвой? Не буду думать об этом. Мне нужно думать о том, что ждёт меня по ту сторону горизонта.
С каждой милей всё холоднее. Наша одежда заметно пострадала, сносилась. Мы укутываемся остатками парусины, чтобы согреться
– Как стало холодно, - Леон тёр свои ладони. Наша с ним смена на вёслах кончилась пару часов назад и без труда мы окоченели.
– Да... Поесть бы что-нибудь посущественней рыбы, - благодаря холоду Бьёрн совсем успокоился, и активно грёб за двоих.
– На картинках у Юза ели птицу, - промолвил Тот. Мы посмотрели ввысь, Альбатрос летел впереди нас. Я громко и глубоко вздохнул, и эта мысль вылетела у всех нас из голов.
На двадцатый день мы увидели снег. Холод сковывал, но снег доставил столько радости! Неописуемая радость сквозь клацанье зубов. Движение нас грело, а пойманный снежинками свет мерцая приковывал взгляд. Так мы и плыли пялившись то на снежинки, то на звёзды, иногда на Альбатроса. Взгляд вверх, в небо.
– Мне кажется, это льдины, - посмотрев в подзорную трубу, сказал я. Огромные кубы, совершенно чистые, полупрозрачные, медленно качались на воде.
– Айсберги! Так, правильней, - моё пояснение никого не заинтересовало.
– Они довольно далеки друг от друга.... Мы сможем пройти без проблем.
Агустин хрипло закашлял. Он стал совсем плох, мир словно был настроен против него. То жара, то холод. Всё ему не так. Укутанный, он сидел преимущественно молча, как будто стараясь сохранить тепло, которое могут унести с собой слова. Написав страницу, я совсем продрог, аж пальцы онемели - слова стоят дорого.
– Думаю, можно, чтобы согреться, - я достал из ящика овальную фляжку.
Близнецы перестали грести. Исхудавшие, они уставились
– У тебя было, а ты не делился!
– закричал он.
– Так я и не пил. Мы взяли немного, на всякий случай.
– Вы?!
– одновременно ошеломлённо спросили Тот и Гот.
– Так вы молча прятали от нас!
– продолжил Тот.
– Нет никаких вас и нас, - первый глоток я дал Агустину, - ром нужен нам для тепла и для дезинфекции - если кто-нибудь поранится, промыть рану нужно именно им. Нам нельзя пить ром ради удовольствия. Поэтому не все знали о фляжке.
Подоткнув парус Агустину, я передал фляжку дальше. Тот тихо сказал:
– Я засыпаю, мальчик.
– Хорошо, отдыхай.
– Нет Юз. Я чувствую, что усну навсегда. Как Грегори и Томас в своё время. Теперь, очередь моя.
Я посмотрел на него и понял, что Агустин прав. Иногда, я за это злился на себя, я думал "уйди, Агустин, тебе давно пора". Он... стал обузой, пусть и дорогой для каждого в "ухе". И вот сейчас, каким бы я ни был уставшим, всё-таки мне тяжело было отпустить его.
На секунду застыв в растерянности, я начал доказывать ему, что "всё это глупости, мы доберёмся все шестеро до Рока!".
– Не волнуйся за меня, я не против. Я устал. Да и больно видеть, как вам тяжело приходится... от меня помощи никакой, наоборот. Я устал. Всё будет хорошо, Юз.
Агустин широко улыбнулся, и я понял, что вот-вот потеряю ещё одного друга.
Громко вскричал Альбатрос.
Не знаю почему, но я чувствовал, что осталось немного.
– Нет, Агустин, потерпи чуть-чуть. Мы почти под звездой!
Он кивнул, улыбнувшись.
– Мы должны поднажать!
– я сам сел за вёсла. Пора было всё закончить, и я работал на пределе. Стены айсбергов отражали и искажали нас. Иногда отражения были забавны, а иногда ужасны. Интересно, намеренно ли айсберги нас такими показывают или мы для них именно таковы? Кривые уроды! Причудливые формы, множество раз повторялись, везде разные, везде одни и те же моряки, где маленькие, где большие. Только Альбатрос всегда один, он выше этого.
Стало темнее. Мне казалось, ночь пришла, но, видимо, край света существует - горизонт к низу, к морю, становился темнее, и мы, соответственно, плыли во тьму. Это было на руку! Звезда стала больше, переливалась радужно, ярко приветствовала нас.
Агустин всё ещё с нами. Я дал себя заменить, выпил чуть рома, сел за журнал. На борт приземлился Альбатрос.
– Уже скоро, я чувствую!
– тихонько прошептал я птице. Он тоже это чувствовал, уверен. Он ведь и вёл нас.
Не знаю, от рома ли, но в айсбергах я стал замечать силуэт... Трёхголовая птица не хочет отпускать меня. Её отражения, разные её вариации бьются во льдах, стараясь выбраться ко мне, к нам. Но лёд крепко её сковал, ни одной трещины. Я засыпаю сам.... Но этого никак нельзя! Надо терпеть. Сесть за весло, начать работать - и гадкая птица прекратит пытаться.