Гипсовый трубач: дубль два
Шрифт:
– Чего прикажете?
– А вот что, милейший, водочка у вас какая самая лучшая?
– «Слеза императрицы». Платиновая-с…
– Отлично! Сто. Нет, сто пятьдесят «слез императрицы». Икорки, севрюжки с хреном, соленых грибочков, селедочку по-столыпински, ушицу «Царскосельскую» тройную с расстегаями… Коллега, не возражаете?
– Нет, как скажете, – пробормотал писодей, едва справившись со слюной, заполнившей рот.
– А что, служивый, посоветуете на горячее?
– Рекомендую-с фаршированную куропатку по-ливадийски.
– Во-от! Ее-то нам, милую, и неси! А еще кувшинчик морошкового морсу!
– Сию минуту-с!
– Дмитрий Антонович, –
– Да, действительно, я не подумал! – спохватился режиссер и снова брякнул в колокол.
Почти тут же в щель просунулась голова путейца:
– Слушаю-с?
– Двести.
– Понимаю-с!
Чтобы унять томление, знакомое каждому, кто хоть раз ждал официанта со спасительной колбочкой на подносе, Жарынин вынул мобильник, откинул, поддев ногтем, черепаховую крышечку, хмурясь, выявил номер невежи, потревожившего его во время аудиенции, и нажал кнопку.
– Марго, в чем дело? Ты чуть не сорвала мне переговоры!.. Ну и что?.. У меня тоже сегодня плохой аппетит! И это все, что ты хотела мне сказать? Я выгоню тебя вместе с твоим мистером Шмаксом к чертовой матери!
Захлопнув телефон, он сначала строго посмотрел на соавтора, а затем благосклонно на стол, где уже успели расположиться пузатый графинчик водки, кринка морсу, а также разные закуски, включая икру, поданную в мельхиоровой кадушечке, и грибки в деревянном бочоночке. Игровод несколько мгновений смотрел на водку с нежной тоской, как на милого усопшего, потом нетвердой рукой, тщательно прицелившись, разлил «слезы императрицы» по рюмкам. Соавторы чокнулись. Глядя вдаль, игровод поднес рюмку к устам и опрокинул, резко дернув головой, будто запил таблетку. Немедленно закусив масленком, он несколько мгновений сидел неподвижно, прислушиваясь к целительным изменениям в организме, затем глубоко вздохнул, посветлел очами и вытер салфеткой пот с лысины. Кокотов, готовясь к триумфальной встрече с Натальей Павловной, выпил лишь полрюмки.
– Если в раю не будет водки с маринованными грибочками, я там не задержусь! – сообщил Жарынин, оживившись.
– А как вы думаете, – жуя, спросил ехидный писатель, – мы сейчас все еще работаем над ошибками, или уже достигли идеального варианта?
– Судя по качеству водки, мы в идеальной стадии! – не принимая иронии, отозвался игровод. – Сердце смирилось, мозг ясен. Эх, надо мне было еще в «Ипокренине» хлопнуть – я бы так не опростоволосился у этого поющего сенбернара! Знаете, Андрей Львович, с похмелья иногда чувствуешь себя метафизическим мерзавцем. А вы молодец! Когда закончим сценарий, я верну вас в жесткий мир готовым к борьбе за существование. Давайте выпьем за победу! Мы с вами, дорогой мой одинокий марал, сегодня спасли «Ипокренино» для человечества!
После второй рюмки, закушенной хрустящим соленым огурчиком, он совершенно воспрянул и жадно набросился на уху, поданную в серебристых судках с императорскими вензелями. Кокотов не отставал.
– Что же нам делать с вашим «Гипсовым трубачом»? – уминая расстегай, озаботился вдруг режиссер. – Идея, конечно, богатая, но не дается, буквально как фригидная кокетка! Надо что-то придумать, найти ход! Вы же писодей, напрягитесь!
– Даже и не знаю, – вздохнул Андрей Львович, вылавливая из ухи янтарные окатыши красной икры.
– А кто знает? Ну ничего: приедем, посажу вас под домашний арест и, пока не придумаете что-нибудь, не выпущу. Знаете, как Куприн писал?
– Как? – забеспокоился автор «Жадной нежности».
– А вот как. Зарабатывал он очень хорошо, платили ему три рубля золотом за строчку. Деньги, доложу вам, немалые! Больше получали только Горький и Леонид Андреев, которому лично я и гривенника не дал бы. А писать Куприн не любил, как всякий нормальный литератор. Вот вы, Андрей Львович, любите писать?
– Нет, конечно… – соврал создатель семнадцати любовных романов.
– Я так и думал. И вот: жена с вечера хорошенько подпаивала Куприна, а утром запирала комнату, и пока он не напишет пять страниц, не выпускала. Но главное – не опохмеляла. А трубы-то горят! – В голосе режиссера зазвенело свежее сострадание. – Что поделаешь, надо писать… Настрочит страничку, подсунет под дверь, ждет, мучится. Она же, гадина, пробежит глазками: «Э, Александр Иванович, халтуришь! Не считается!» И только убедившись в качестве материала, посылала к мужу горничную с подносом, на котором стоял запотевший графинчик водочки, а также тарелочка с разнообразной острой закуской. Вот как надо с вами – писателями! так он и сочинил «Поединок», «Белого пуделя», «Суламифь»… Я вас тоже запру!
– Знаете, Дмитрий Антонович, – решился Кокотов, – есть у меня одна идея. Но даже не знаю…
– Рассказывайте! – приказал Жарынин, теплым взором смерив оставшуюся в графинчике водку.
– А если нам написать историю современной, тонкой, сложной женщины, попавшей от безысходности в сети лесбийской связи и вызволенной оттуда настоящим мужчиной, которому она когда-то поклялась в любви возле гипсового трубача. Как? – одним духом выпалил писодей.
– Да вы что в самом деле! – рявкнул игровод и швырнул ложку в тарелку с такой силой, что тройная царскосельская уха вышла из берегов и пролилась на скатерть. – Я вам не Тинто Брасс какой-нибудь!
– Но я… хотел…
– Не оправдывайтесь! Эта Обоярова вас погубит, обязательно погубит! Вы, Кокотов, становитесь безысходным эротоманом.
– Но почему… безысходным?
– А каким же еще? Ладно, подумаю, как вам помочь!
– Не надо мне помогать!
– Не капризничайте – ешьте уху, она оттягивает! И снова хочется жить!
– Мне и так хочется жить, – желчно сообщил писатель.
– Знаете, в чем между нами разница?
– В чем?
– Вы пассивный оптимист. А я активный пессимист. Мир принадлежит активным пессимистам.
– Не надо меня классифицировать! – буркнул автор «Заблудившихся в алькове», ломая сочащуюся жиром куропатку.
– Ладно, не обижайтесь! Давайте под дичь по последней!
Счет, принесенный на серебряном подносе, как успел зацепить глазом наблюдательный литератор, оказался смехотворно мал. Расплатившись, Жарынин заметил недоумение Кокотова и объяснил:
– Ресторан работает по ценам ведомственной столовой. А как же! Вы помните два эпизода, погубивших Советскую власть? Первый: на светофоре таксист въехал в зад черной «волге» секретаря горкома партии, крышка багажника распахнулась, и потрясенные пешеходы увидели пакет с продовольственным заказом, из которого подло торчали два батона сырокопченой колбасы. Начались массовые волнения. А через два дня «Московские новости» напечатали меню столовой ЦК КПСС, где бутерброд с икрой стоил двадцать копеек. Узнав такое, народ взял штурмом цитадель марксизма на Старой площади, и социализм закончился. Однако, подарив нам всем благословенный капитализм, борцы за рынок для своего личного пользования, так сказать, в награду за годы борьбы и лишений оставили себе немного социализма. В таком оазисе социализма мы с вами, друг мой, только что отобедали.