Гипсовый трубач: дубль два
Шрифт:
– Слушай, не хочешь больше писать для «Лабиринтов страсти» – не надо. Я понимаю, нельзя всю жизнь оставаться Аннабель Ли. Но есть другое предложение. За две недели надо сгондобить текстовочку для этой тянучки «Ничего, кроме мозга». Платят фантастически. Половину – под чернильницу!
– Но ведь это же серия Ализонова, – возвращаясь на землю, отозвался Андрей Львович.
– Правильно!
– А что же он сам? – спросил Кокотов, унимая в груди щекотливое предчувствие легких денег.
– Он в депрессии, – вздохнул Мотыгин. – Отказался писать. А новая книга должна выходить не реже, чем раз в полгода. Читатель ждет. Издатель бесится. Прошло девять месяцев. Мерчендайзеры в панике. Мне поручили сбить бригаду. Пять человек уже есть. Если готов, на твою долю достанется всего восемьдесят
– А сюжет?
– Сюжет отличный.
– А что все-таки с Ализоновым? Умер?
– Почему сразу умер. Другие тоже спрашивают: «Умер?» Говорю – в депрессии.
– Несчастная любовь?
– При чем тут любовь! Что с тобой? Ты про ализонские руны слыхал?
– Вроде бы… А что там с ними случилось?
– Это длинная история.
29. Ничего, кроме мозга…
…История Егора Ализонова (в дописательстве – Чердынова) напоминала чем-то судьбу самого Кокотова. Правда, в отличие от Андрея Львовича, происходил он из почтенного научно-исследовательского рода Чердыновых, давшего стране двух академиков, пятерых членкоров, множество докторов, а также нескольких знаменитых диссидентов. так уж сложилось: талантливые отпрыски клана занимались седой древностью. Не шибко способные ребята химичили помаленьку с новейшей историей: до девяносто первого славили, а после девяносто третьего клеймили большевиков. Ну, а совсем уж неудачные побеги родового древа отходили в правозащитную отрасль.
Высокоодаренный Егор с университетской скамьи страстно увлекся мертвыми языками и поклялся расшифровать руны побужских ализонов – загадочного арийского народа, упомянутого вскользь отцом истории Геродотом. Руны были начертаны примерно в пятом веке до нашей эры на медной табличке, случайно обнаруженной в 1958 году в Кимрском городском краеведческом музее во время очередной инвентаризации экспонатов. С тех пор множество специалистов безуспешно бились над загадкой ализонских рун. Считалось, текст содержит некие сакральные знания, которые, будучи разъяснены, прольют свет на истоки и тайный смысл мировой цивилизации…
Объединив научные усилия со своим другом-однокурсником Сашкой Блиновым, Егор Чердынов на несколько лет с головой ушел в праиндоевропейские языковые пучины. И вот после упорных исследований молодые ученые пришли к неожиданному выводу: первое слово загадочного текста есть не что иное, как обращение, вроде нашего «Внимание!» или «Не проходите мимо!» Это яркое открытие легло в основу двух блестящих кандидатских диссертаций, и перспективных соавторов пригласили на работу в Институт лингвистических исследований (ИЛИ), где под пуленепробиваемым стеклом хранилась легендарная медная дощечка. Получая хорошее жалованье и регулярно выезжая за рубеж на научные конференции, друзья засели за докторские диссертации. Егор вскоре женился на милой аспирантке Даше, получил трехкомнатную квартиру (дополнительные 20 кв. метров полагались за степень) и без промедления стал счастливым отцом, не переставая при этом биться над расшифровкой таинственного текста.
Но тут на мягких лапах демократии к безмятежному советскому народу подкрался крокодил капитализма. Науку, презрев, перестали финансировать. В ИЛИ сначала закрыли несколько исследовательских программ и лабораторий, затем перестали выдавать зарплату, потом начались увольнения, и наконец исчез сам институт, помещавшийся, как на грех, в старинном особняке, который приглянулся владельцу банка «Акведук» Гусёнкину, в прошлом режиссеру-постановщику факельных шествий при горкоме комсомола. Знаменитую кимрскую табличку сперва передали на хранение в Эрмитаж, а вскоре, чтобы подзаработать денег, отправили в мировое турне, закончившееся прескверно. Одно из дружественных скандинавских государств конфисковало реликвию в порядке компенсации за нефтяное пятно, оставленное в шестидесятые годы советской подводной лодкой, столкнувшейся с американской субмариной в извилистом фиорде. Кстати, Соединенным Штатам скандинавские борцы за чистоту морей и океанов никаких претензий почему-то не предъявили…
Оставшись без зарплаты и рунического артефакта, Чердынов сник, затосковал, отошел от дел и лег на диван. А вот Блинов не сдался: чтобы прокормиться, он устроился грузчиком на Черкизон, но каждую минуту, свободную от перетаскивания китайских тюков, посвящал раздумьям над фотокопией утраченной ализонской таблички. Иногда Сашка наведывался к сподвижнику и пытался вернуть его в науку, звал на Черкизон, но тщетно: Егора тошнило от малейшего мыслительного усилия. Родня забеспокоилась. Малоталантливый, но участливый кузен, в прошлом преподаватель научного коммунизма, а теперь заместитель главного идеолога новой России генерала Головолкова, выхлопотал Егору как опытному ученому приличный грант под специальное исследование произведений Ленина. Посредством лингвистического анализа первоисточников требовалось немедленно доказать, что правое полушарие вождя, отвечавшее, по мнению мозговедов, за гуманизм и сострадание, было безвозвратно поражено сифилисом, подхваченным в цюрихском борделе, чем, в сущности, и объясняется изначальная бесчеловечность Советской власти. К чести Чердынова, от такого предложения он отказался и продолжал лежать, глядя в телевизор. Семья обнищала. Жена Даша для прокорма устроилась в парк – мыть троллейбусы, засвиняченные во время рейсов, и порой для развлечения приносила угасающему супругу дешевые детективы, брошенные пассажирами под сиденья.
Читая эти цветастые покетбуки, Егор изумлялся, насколько все они незамысловато одинаковые. Хорошо хоть, сыщики немного отличались друг от друга. В одной книжке, например, преступления расследовала глуповатая домохозяйка. Улики сами падали ей буквально на дурную голову. В другом романе нити злодеяния распутывал частный детектив, уволенный из милиции за нездоровую честность, бросающую тень на профессию. В третьем мерзавцев разоблачала красотка-оперативница, совсем запутавшаяся между мужем и любовником. Как написала забытая поэтесса Катя Горбовская: «Мечется баба меж двух мужиков, умная баба меж двух дураков…»
Бешеной популярностью пользовались сочинения, выходившие из-под пера некоего К. Ропоткина, которого никто никогда не видел, а на обложечных фотографиях он представал в затейливой венецианской маске. В его детективах события происходили в далеком прошлом, во времена царствования Александра III Благословенного, а сложнейшие уголовные головоломки, от альковного убийства до заговора бомбистов, разгадывал скромный письмоводитель дознавательной части Зяма Корчмарик, чудом вырвавшийся за черту оседлости и обреченный вследствие своей неправославности на бескарьерное прозябание. Однако начальство его конфиденциально ценило, иной раз приглашал на чай сам министр внутренних дел и просил: «Зям, ты уж, голубчик, поусердствуй, а то совсем мои архаровцы запутались!» Сведения о той отдаленной эпохе К. Ропоткин щедро черпал из школьного учебника истории, и это особенно интимно сближало его с читателями.
Однако многотомный Корчмарик в последнее время стал надоедать публике, и К. Ропоткин поручил расследование нескольких хитроумных дел дотошной слушательнице Бестужевских курсов Аглае Муромовой (в народе таких девиц называли «бестыжевками»). Она была наследницей богатого дворянского гнезда, но, начитавшись Чернышевского, по идейным соображениям сбежала из дому с гусарским поручиком, оказавшимся впоследствии мотом и подлецом. В свободное от посещений курсов и студенческих сходок время бывшая девица разоблачила подпольную черносотенную организацию, готовившую переворот под лозунгом «Россия – для русских!» А тайным покровителем заговорщиков оказался сам государь-император, страдавший зоологическим русофильством, что, в общем-то, довольно странно для природного немца.
Судя по всему, со временем (романов эдак через десять) К. Ропоткин планировал свести и поженить Зяму с Аглаей, сделав расследование хитроумных злодейств семейным бизнесом этой милой пары. В самой отдаленной перспективе, на случай возвращения к власти коммунистов, автор собирался сделать героем своих книг их сына, соединившего в себе две великих крови и унаследовавшего криминальный нюх родителей. Именно ему поручит отчаявшийся Дзержинский обуздать бандитизм в послереволюционной России. Но это совсем другая история…