«Гладиаторы» вермахта в действии
Шрифт:
Крупный немецкий историк Герхард Риттер, досконально изучивший план Шлиффена, пришел в свое время к мысли, что план этот вообще не был стопроцентным гарантом победы. Это было крайне дерзкое предприятие, успех которого зависел от многих случайностей. Схожим образом характеризовал план Эриха фон Манштейна современный историк, сотрудник военно-исторического ведомства бундесвера Карл-Хайнц Фризер в своей новаторской книге о походе вермахта 1940 г. В резюме к своему фундаментальному труду Фризер писал: «Западный поход вермахта не был запланирован, он являлся скорее отчаянной попыткой оперативными средствами выбраться из отчаянной стратегической ситуации. Так называемая «стратегия блицкрига» развивалась уже после похода 1940 г. Блицкриг не был причиной, он был следствием победы 1940 г. То, что к всеобщему удивлению удалось в мае 1940 г., представили как «тайну победы стратегии Гитлера, реализованную дивизиями вермахта»{181}. Командующий Кригсмарине Эрих Редер отмечал в мемуарах, что вся разведывательная информация указывала на неизбежность кровавых сражений в Западной Европе и предрекала возможность наступления лишь через значительный срок. В качестве самых смелых прогнозов высказывалось предположение, что вермахт сможет продвинуться до той же самой передовой линии, до которой немцы добрались в Первую мировую войну{182}.
Именно
Сутью плана «серповидного разреза» было стремление косым (в отличие от прямого наступления на Париж) ударом отрезать британские и бельгийские части от левого (французского) фланга союзников. Все думали, что Арденны не годятся для крупных танковых операций, и первоначально немецкий Генштаб планировал удар через Льеж и Намюр по направлению к морю это также было повторением плана Шлиффена, так и не реализованного в Первую мировую войну. Стратегический смысл этого гениального, но весьма рискованного плана состоял в том, чтобы, пренебрегая опасностью французского удара на левом фланге (на Рейне) прямо в сердце Германии, сосредоточить все усилия на правом фланге и, сконцентрировав все возможные резервы именно на этом направлении, неуклонно двигаться к побережью, выход к которому отрезал главные силы противника от баз снабжения и оставлял их без тылов. У начальника германского Генштаба Мольтке-младшего на первом этапе Первой мировой войны не хватило выдержки, терпения, нервов и веры для того, чтобы твердо держаться установленных целей: снять несколько крупных немецких частей именно с правого фланга его заставило известие о вторжении двух русских армий (Самсонова и Ренненкампфа) в Восточную Пруссию в августе 1914 г. По всей видимости, именно этих дивизий немцам и не хватило в решающие дни сражения на Марне, а в Восточной Пруссии армия генерала Самсонова была окружена Гинденбургом под Танненбергом за неделю до прибытия и выгрузки снятых с правого немецкого фланга дивизий, то есть никакой потребности в ослаблении правового фланга у немцев не было. В Первую мировую войну за 4 года немцы не смогли прорвать французский фронт, а в мае 1940 г. это удалось сделать за 4 дня. Того, что не получилось у кайзеровской армии за четыре года кровопролитнейших боев и ценой потери 1,8 миллиона солдат, вермахт сделал за шесть недель и ценой 27 024 жизней{185}. «Серповидным разрезом» вермахт сразу отрезал 1,7 миллиона английских и французских солдат.
Автора идеи «серповидного разреза» Манштейна первоначально обвинили в авантюризме и сумасбродстве, так как, по расчетам немецкого Генштаба, в 1940 г. выиграть войну на Западе было невозможно: противник окопался за 400-километровой линией Мажино, в танках соотношение сил было в его пользу — 4204 против 2439, в самолетах — 4469 против 3578. Часто указывают на то, что линия Мажино не была продлена до моря, потому что бельгийское правительство сочло бы это недружественным актом. Основная причина заключается, однако, в том, что у французов не хватало людей, чтобы снабдить линию Мажино достаточным гарнизоном и в то же время иметь полевую армию. Если бы полевая армия в 1940 г. была нормально механизирована, морально здорова и имела хорошее руководство, то линия Мажино не снискала бы такой дурной славы. Она была щитом, поэтому нужен был меч, а не другой щит до Ла-Манша. Но французская полевая армия была «не мечом, а метловищем», как писал Джон Фуллер{186}. Ей чрезвычайно вредила убежденность в неприступности линии Мажино. Небезынтересно отметить, что оборонительные сооружения линии Мажино были прорваны за несколько часов в результате обычной атаки немецкой пехоты, без поддержки танков. Как указывал генерал Меллентин, в современной войне вообще неразумно рассчитывать на позиционную оборону, а что касается линии Мажино, то ее сооружения имели лишь ограниченное местное значение{187}.
Французы готовились к позиционной войне, а не к войне, носящей характер динамичной стабильности.
В результате, как только фронт был прорван, моральный дух французов оказался сломленным. Как указывал в 1943 г. один из участников французского Сопротивления: «Прежде всего, целиком отсутствовало желание рисковать, и еще раз, как многократно встречалось в истории, отказ идти на разумный риск привел к невиданной катастрофе. Точнее, под предлогом ничем не рисковать пожертвовали всеми представившимися возможностями»{188}.
Численное превосходство союзников было сведено на нет неожиданностью и энергией немецкого наступления — никогда прежде в военной истории эффект неожиданности от применения новых методов войны (самостоятельного использования танков при поддержке самолетов) не был столь ошеломляющим, как под Седаном в мае 1940 г. На самом деле наступление на Западе развивалось исключительно быстро — в течение десяти дней немецкие передовые части вышли к Ла-Маншу, вбив в районе Абвиля мощный клин между британской армией и большей частью французской армии. Даже немецкое военное руководство было ошеломлено успехом, что и способствовало окончательному утверждению идеи танкового прорыва Гудериана. Манштеин и Гитлер боялись обнажить фланги наступающих танковых колонн, но Гудериан, вопреки приказу, начал движение к побережью строго на запад. Это движение Гудериана вызвало лавинообразный эффект, поскольку его соседи, опасаясь за свои фланги, также оказались вовлечены в наступление. Высшее командование на некоторое время утеряло контроль над происходящим, танковая атака стала развиваться под давлением собственной динамики, и операция вошла в то русло, о каком мечтал Манштеин: немецкий танковый удар, не обеспеченный поддержкой пехоты, приобрел вид искомого «серповидного разреза». Утром 17 мая Гудериан явился на встречу с генералом фон Клейстом, который начал в резкой форме упрекать его в игнорировании замысла командования. Гудериан ответил предложением об отставке, которая была принята. Впрочем, вскоре генерал-полковник Лист ликвидировал инцидент, а Гудериан взял отставку обратно. 20
В разгар немецкого наступления у Гитлера отказали нервы (или он рассчитывал создать предпосылки для переговоров с англичанами об условиях мира), и он отдал приказ остановиться. Танковые отряды вермахта встали у Дюнкерка, что и спасло от плена 370 тысяч английских и французских солдат, которые, побросав вооружение, эвакуировались на Британские острова. Этим приказом Гитлер принизил успех Манштейна с уровня стратегического до уровня оперативного. Позже британский премьер-министр Уинстон Черчилль высказал предположение, что Гитлер остановил наступление танковых частей на Дюнкерк, стремясь предоставить англичанам лучшие позиции для выгодного мира. Гудериан, как участник боев; считал, что более правильным является предположение, что Гитлер и Геринг полагались на превосходство немецкой авиации, могущей воспрепятствовать эвакуации английских войск морем. Гитлер заблуждался, и это заблуждение имело для немцев опасные последствия, ибо только пленение английской экспедиционной армии могло бы укрепить намерения Великобритании заключить мир с Германией или повысить шансы на успех возможной операции по высадке десанта в Англии{190}. Немецкий генерал Фридо фон Зенгер писал в мемуарах: «Предположение, что Гитлер сознательно позволил британскому корпусу эвакуироваться, доказать невозможно, но оно вполне вероятно»{191}.
Таким образом, успех в мае 1940 г. имел следующие причины: невероятное стечение благоприятных для вермахта обстоятельств, невероятные ошибки союзников, невероятная самодеятельность немецкого генерала (Гудериана), который поставил перед свершившимся фактом не только противника, но и собственное руководство. Успех немцев во Франции был основан не на численном превосходстве или превосходстве в вооружениях, а на таком распределении немецких дивизий, что они (как в шахматах) появлялись в подавляющем количестве в слабой точке фронта союзников. Массированное и хорошо скоординированное применение танковых соединений обеспечило прорыв фронта; этот успех затем последовательно развивали{192}. В процессе развития первоначального успеха большое значение имела самостоятельность отдельных командиров вермахта. Манштейн указывал, что главным секретом успеха немецкой армии была самостоятельность, в такой степени не предоставлявшаяся командирам ни одной армии мира — вплоть до младших командиров и отдельных солдат пехоты{193}. Правда, участник боев во Франции, немецкий офицер (впоследствии генерал) Фридо фон Зенгер писал, что ввиду очевидного разгрома французов и англичан, немецкая пехота в 1940 г. не имела возможности продемонстрировать, была ли ее наступательная мощь вследствие упомянутой самостоятельности такой же, как в 1914–1918 гг.{194}
Что касается неудач союзников, то они были прежде всего неудачами стратегическими — французские армии пришли в полное замешательство, генералы потеряли контроль над коммуникациями и передвижениями целых армий. Трудно обвинять в слабости и трусости французские или английские войска — ни один солдат в подобной ситуации не смог бы успешно сражаться.
«Чудо танкового прорыва под Седаном» и привело к возрождению «чудодейственного» рецепта Каннского окружения. Эта победа привела к возрождению ложной идеи о том, что превосходящую в промышленном отношении державу можно победить в скоротечной войне. Эта логика и легла в основу планирования похода на Россию. Так же, как западные державы были переоценены Гитлером в 1940 г., точно так он в 1941 г. недооценил и Красную армию. В Первую мировую войну немцам не удалось победить западные державы, а только Россию. Во Вторую мировую войну все было наоборот: казалось, после победы на Западе СССР будет повергнут очень быстро. Это соответствовало опыту Первой мировой войны. Казалось, ничего сумасбродного в этих представлениях Гитлера не было…
Гитлер сразу интуитивно понял значение плана, разработанного Манштейном, и настоял на его принятии. СД передавала, что в немецком обществе было распространено убеждение в огромном личном вкладе Гитлера в разработку и осуществление операции против Франции {195} . К началу Французской кампании Гитлер выставил на Западе 137 дивизий вермахта: это было на 30 дивизий меньше, чем у противника, но он не сомневался в успехе. Позднее генерал Йодль писал: «Только фюрер был в состоянии умственным взором охватить все аспекты операции — и генштабистские, и войсковые, и пропагандистские. Этот его дар выказывал в нем не только хорошего генштабиста и военного специалиста, но и крупного стратега» {196} . Часто Гитлер выгодно смотрелся даже на фоне своих военачальников, которые в иных сферах ведения современной войны опережали советских, английских, французских и американских генералов на 20–25 лет. Конечно, идея независимой танковой войны — это не идея Гитлера, а план войны против Франции — это не план Гитлера, но без него Гудериан и Манштейн (они еще позаимствовали и прогрессивную доктрину воздушной войны итальянского генерала Джулио Дуэ) не смогли бы утвердить свою точку зрения: они не были самыми старшими офицерами (Генштаб и руководство сухопутными силами было против плана Манштейна), и над ними были начальники с ограниченными и устаревшими взглядами. В конце концов, во Франции (Шарль де Голль [10] ) и в СССР (Михаил Тухачевский) также высказывались подобные идеи о мобильной танковой войне, но политическое руководство пропускало их доводы мимо ушей. Гитлер же с присущим ему инстинктом уловил в этом перспективную линию и реализовал ее. Он первым из государственных деятелей понял, что в отличие от XIX в., когда самыми мобильными были военно-морские силы, в XX в. сухопутная армия гораздо быстрее перемещается по суше, и ее маневренность превышает морскую. Именно по этой причине Гитлер был буквально заворожен моторизацией, автомобилем и танком {197} .
10
Шпеер в своих мемуарах передавал следующее высказывание Гитлера: «Я неоднократно перечитывал книгу полковника де Голля о возможностях современного ведения боя моторизованными соединениями и много из нее почерпнул». См.: Шпеер А. Воспоминания. Смоленск, 1997. С. 245.