Глашенька

Берсенева Анна

То, что чувствовала она сейчас, далеко отстояло от таких мелких переживаний, как неловкость.

Жизнь ее могла перемениться. И она должна была переменить свою жизнь.

Лазарь вернулся, лег рядом. От него веяло свежестью, словно он не душ принял, а Сороть переплыл. Ну да просто душ был контрастный, наверное.

Он лежал рядом, не придвигаясь.

– Почему ты меня не обнимешь? – спросила Глаша.

В их первую ночь на берегу бухты он тоже лежал рядом с ней неподвижно, но тогда она не решалась его спросить почему. Теперь ей и решаться не надо было – спросила, и все.

– Волнуюсь, –

ответил он.

– О чем?

– Что ты меня не хочешь.

– Почему ты вдруг об этом подумал?

Она пожала плечами в темноте.

– Не вдруг. Я и всегда об этом думал. Что вот приду, а ты меня больше не хочешь. Разлюбила.

– Ты хочешь сказать, что думал так все пятнадцать лет?

– Да.

– Лазарь, у нас с тобой странный происходит разговор, ты не замечаешь?

– Замечаю. Как будто я тебе чужой.

– Ты мне не чужой.

– Только отвыкла ты от меня за месяц, да?

Он произнес это так жалобно, так опасливо даже, что Глаша невольно улыбнулась.

– Нет.

Она тихонько подышала ему в ухо. Он вздрогнул, как маленький, и сразу же притянул ее к себе.

– Тогда хорошо, – сказал он и поцеловал ее – тоже тихонько, будто проверяя губами: правда не отвыкла?

Только первым поцелуем он что-то проверял, да и то ей показалось, может. А следующий был уже совсем его поцелуй – самозабвенный, страстный, наполненный и переполненный всем, что составляло его натуру, что было, возможно, тайной для других, но не для нее.

Только властности, которая вообще-то была одной из самых заметных его черт, не бывало в его поцелуях никогда и нынешней ночью не было тоже.

Глаша повернулась к нему, обняла… И вдруг поняла, что в самом деле его не хочет. Это было так неожиданно, так странно!

Когда-то, в первое их время, близость не доставляла ей настоящей радости – такой, какую доставляло просто его появление, его улыбка, свет в его глазах, поцелуи и особенно слова, которые он шептал ей потом, в темноте, сбиваясь и задыхаясь.

Но время такой ее физической безрадостности было недолгим и вскоре прошло. И какой же страстью к нему оно сменилось! Когда Лазаря не было с нею, Глаша, бывало, просыпалась ночью от того, что все ее тело звенело от желания, от неудержимой тяги к нему. Ее бросало то в жар, то в холод, зубы у нее стучали, словно в лихорадке, и больно было притронуться к собственной коже. Она и не предполагала в себе такой страстности; в его отсутствие это качество становилось для нее просто мучительным.

Но когда он появлялся, все оказывалось к месту – и тяга, и жар, и любовная горячка. Он был неутомим, и все вершины, пики наслаждения – все, что называлось так пошло, но на самом деле было так прекрасно, – все это она узнала с ним сполна.

И вдруг это кончилось. Вот сейчас, этой ночью. Именно этой. От такого явного совпадения – стоило ей подумать о том, чтобы изменить свою жизнь, и вот эта перемена уже и началась, сразу, – от этого Глаше даже не по себе стало.

Ей не хотелось, чтобы Лазарь это почувствовал, и она поскорее обняла его. Это получилось у нее как-то слишком торопливо, но вряд ли он мог уже ее торопливость заметить.

Глаша считала себя слишком маленькой и слишком тусклой спичкой

для того, чтобы поджечь такую махину, как он. Но именно так это и происходило: Лазарь загорался от одного прикосновения к ней. Может, если бы они жили вместе постоянно, то это было бы как-то иначе, тем более теперь, когда ему уже сорок пять; она не знала. Но во время их встреч, то частых и долгих, то редких и кратких, это всегда бывало так.

И так же было на этот раз.

Он не был изобретателен в близости – ему это было не нужно, во всяком случае, с ней, да и ей это было не нужно тоже. Сверху, снизу, сбоку – не все ли равно? В их отношениях, в том числе и физических, не было ничего абстрактного, умозрительного. При всем их немалом общем опыте они не знали, как надо, как должно быть, и не стремились узнать; во всяком случае, Глаша не стремилась. Ей было с ним хорошо, потому что она его любила.

И вот сегодня все было как всегда, и он был точно такой, как всегда, и точно так же кровать ходила ходуном под его тяжелым телом, и точно так же Глаша не ощущала его тяжести, потому что в страсти своей он был осторожен с нею, – ничего не изменилось против обычного. Но при всей этой неизменности желание ее не то что не было удовлетворено – оно даже не забрезжило у нее внутри и, значит…

О том, что же это значит, думать она не хотела.

Она просто обнимала его ногами, руками, прижималась снизу к его груди и ждала, когда все закончится. По счастью, ей никогда не приходилось слышать от него какие-нибудь идиотские вопросы – «уже можно?» или «ты успеваешь?», – направленные якобы на то, чтобы совместить эти самые вершины и пики, а на самом деле лишающие близость смысла, потому что какой же смысл, если это нужно спрашивать и разъяснять? О том, что подобные вопросы задаются мужчинами, Глаша вообще узнала стороной, из какой-то газетной статьи, а Лазарю с той самой секунды, когда он ее обнимал, становилось не до вопросов, как и ей самой.

Всегда это было так. Но сегодня – иначе. Глаша ждала, когда все закончится.

Он вздрогнул, замер – и забился, застонал. Они долго не виделись, он не мог – или не захотел? – себя удерживать, поэтому все произошло быстро.

Потом он лег на спину, притянул Глашу к себе, чуть сжал ее плечо, но поспешно отпустил: наверное, вспомнил, как сжал его вот так вот однажды, а у нее на плече потом синяки проступили. Он тогда так расстроился, будто это не синяки были, а резаные раны.

Глаша поняла, что он это вспомнил, и потерлась щекой о его плечо. Она не хотела, чтобы он догадался о перемене, которая произошла с ней этой ночью. Может, это было с ее стороны малодушием, но – не хотела.

– Глаша, – сказал он, помолчав, – если ты захочешь от меня уйти, не смогу ведь я тебя удержать.

– Не сможешь? – растерянно переспросила она.

– Не стану.

Они молчали. Лазарь сел, потянулся к своему пиджаку, достал из кармана сигареты. Он по-прежнему курил «Житан» – как тогда, в поезде.

Глаша не курила в спальне, но дым от его сигареты ей не мешал, он это знал и всегда курил в ее постели.

Щелкнула зажигалка, задышал у его губ сигаретный огонек.

– Зачем ты мне это говоришь? – чуть слышно произнесла Глаша.