Главная улица
Шрифт:
— А жители не жалуются на скуку. Такие парочки, как Хэйдоки, отлично проводят время: карты, танцы…
— Нет! Им тоже скучно. Скучно почти всем. Внутренняя пустота, дурные манеры, злобные сплетни. Я ненавижу все это.
— Да, все это… Все это действительно здесь есть. Но то же самое и в Бостоне и где угодно! Недостатки, которые вы находите в вашем городе, присущи человеческой природе и не меняются.
— Возможно. Но в каком-нибудь Бостоне все праведные Кэрол (допустим, что я безгрешна!) могут найти друг друга и веселиться вместе. Здесь же… я одна в этой стоячей луже… если только ее спокойствие не возмутит великий мистер Брэзнаган!
— Знаете ли, послушать
— Они не знают, чего они лишены. И в конце концов человек способен вынести все. Возьмите хотя бы рудокопов и заключенных!
Брэзнаган повел машину по южному берегу озера Минимеши. Он смотрел на отраженные в озере камыши, на зыблющуюся оловянным блеском воду, на темные леса противоположного берега, на серебристый овес и ярко-желтую пшеницу. Потом он погладил Кэрол по руке.
— Дет… Кэрол, вы прелестная девочка, но у вас дурной характер. Знаете, что я о вас думаю?
— Да.
— Ах, так? Но все-таки… мое скромное (не слишком скромное!) мнение состоит в том, что вы любите отличаться от других. Вам нравится считать себя особенной. Если бы вы только знали, сколько десятков тысяч женщин, хотя бы в одном Нью-Йорке, говорят в точности то же самое, что и вы, у вас пропала бы всякая охота воображать себя одиноким гением и вы начали бы направо и налево восхвалять Гофер-Прери и прелести спокойной семейной жизни. Их миллион, этих молодых женщин, только окончивших колледж и желающих учить своих бабушек, как нужно варить яйца.
— Как вы гордитесь своим образным деревенским языком! Вот так же вы говорите на банкетах и на заседаниях правлений и чванитесь тем, что вышли из скромной трудовой семьи.
— Гм, в отношении меня, вы, может быть, и правы, но подумайте: вы так восстановлены против Гофер — Прери, что бьете мимо цели. Вы враждуете с теми, кто, может быть, кое в чем склонен согласиться с вами, но… Гром и молния! Не может же целый город быть неправ!
— Нет, может! Позвольте мне рассказать вам одну историю. Представьте себе пещерную женщину, которая жалуется своему мужу. Ей не нравится только одно: сырая пещера, крысы, бегающие у нее по голым ногам, жесткая одежда из шкур, полусырое мясо, которое ей приходится есть, заросшее лицо ее супруга, непрестанные битвы и поклонение духам, которые грозят замучить ее, если она не отдаст жрецу свое лучшее ожерелье из звериных когтей. Муж возражает: «Не может же все быть плохо!»-и думает, что доказал нелепость ее слов. Вот и вы исходите из предположения, что мир, родивший Перси Брэзнагана и «Велвет мотор компани», не может не быть цивилизованным. А так ли это? Разве мы не прошли лишь полпути от варварства до цивилизации? Взять, к примеру, миссис Богарт. И, мы не отделаемся от варварства до тех пор, пока люди вашего умственного уровня не перестанут оправдывать нынешнее положение вещей только потому, что оно существует!
— Вы недурной агитатор, дитя. Но посмотрел бы я на вас, если бы вам пришлось проектировать новый газопровод или управлять заводом и держать в руках целую ораву чешских, словацких, венгерских и бог его знает каких еще там «красных»! Вы бы ой как быстро отказались от своих теорий! Я не защитник теперешнего положения вещей. Нисколько! Оно достаточно плохо. Но я руководствуюсь здравым смыслом.
Он проповедовал свое евангелие: свежий воздух, дары жизни, преданность друзьям. Для нее как новичка было ударом открытие, что консерваторы (когда их
Брэзнаган был настоящим мужчиной, человеком дела, другом, он нравился ей, хотя она отчаянно с ним спорила. Он был прирожденный организатор, ему сопутствовал успех. Ей не хотелось, чтобы он вынес дурное впечатление о ней. За его насмешками над теми, кого он называл «салонными социалистами» (этот термин сам по себе был не так уж нов), чувствовалась такая сила, что Кэрол захотелось как-нибудь примириться с этой породой откормленных стремительных руководителей. Когда он спрашивал: «Хотели бы вы очутиться исключительно в обществе нестриженых субъектов в роговых очках и с индюшачьими шеями, которые все время болтают о «современных условиях» и хотят одного — не работать-она отвечала: «Нет, но все-таки…» Когда он говорил: «Если даже ваша пещерная женщина права, браня все и вся, я уверен, нашелся бы такой здоровый молодец, настоящий мужчина, который подыскал бы ей уютную сухую пещеру; но это не был бы хнычущий критик и радикал», — Кэрол только неопределенно качала головой.
Его большие руки, чувственные губы и громкий голос как бы подчеркивали его самоуверенные речи. Он заставил ее, как некогда Кенникот, почувствовать себя молодой и кроткой. Она не нашлась что ответить, когда, нагнув могучую голову, он сказал:
— Дорогая моя, мне жаль, что приходится уезжать отсюда. Вы прелестный ребенок, с которым можно прекрасно проводить время. Вы очаровательны! Когда-нибудь в Бостоне я покажу вам, как угощают обедом. Эх, черт возьми, пора поворачивать назад!..
Единственным ответом на его проповедь сочного бифштекса был жалобный возглас, вырвавшийся у нее уже дома: «А все-таки!..»
До его отъезда в Вашингтон она больше не видела его.
Остались его глаза. Глаза, смотревшие на ее губы, на ее волосы и плечи, глаза, открывшие ей, что она не только жена и мать, но и женщина, что на свете еще есть мужчины, как были в дни колледжа.
Это увлечение заставило ее присмотреться к Кенникоту, приподнять покров интимности и увидеть новое в самом привычном.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Весь этот летний месяц Кэрол посвятила Кенникоту. Она вспоминала сотни его странностей, вспоминала, как смешно она негодовала, узнав, что он жевал табак, вспоминала о том вечере, когда пыталась читать ему стихи. Все эти случаи, казалось, были давно забыты и не оставили после себя никаких следов. Она постоянно твердила себе, что он с героической выдержкой отказался от своего заветного желания отправиться на войну. Она вспоминала множество мелочей, которые были ей приятны в нем. Ей нравилось, когда он хлопотал по хозяйству, легко и ловко укреплял на ставнях петли или когда по — детски прибегал к ней за утешением, обнаружив ржавчину в стволе ружья. Все же в лучшем случае он был для нее вторым Хью, однако без того очарования, которое связано с неизвестностью будущего.
Однажды в конце июня разразилась гроза.
Из-за обилия работы, вызванного отсутствием врачей, Кенникоты не выехали на дачу и остались в пыльном и душном городе. Отправившись днем в лавку Олсена и Мак-Гайра (бывшую Даля и Олсена), Кэрол рассердилась на молодого приказчика, который недавно приехал с фермы и теперь позволил себе с нею слишком бесцеремонный тон. На самом деле приказчик был нисколько не грубее и фамильярнее многих других городских лавочников, но от жары у Кэрол расходились нервы.