Главный бой
Шрифт:
Калаш отмахнулся:
— Ты бы хоть раз на солнце глянул! Мы ж в другую сторону едем. Сивур-могила, как и Черкень-курган, по ту сторону Днепра. А савуры, или савиры, на эту сторону никогда и не перебирались… Отсюда и до самого моря властвовал неведомый народ скифов. Говорят, лютый народ, навроде зверей… Мясо сырое ели, кровь пили, отчего силы были непомерной. Но боги их покарали за то, что они, победив всех врагов, решили с ними самими биться. Даже притолоку в домах сделали повыше, чтобы боги не подумали, что скифы им кланяются! Ну, боги осерчали настолько, что вообще запретили пшенице созревать,
— И что же? — спросил Рудик, едва дыша.
— А взяли и померли, — буркнул Калаш. — Отря-а-а-ад… стой! Здесь остановимся на ночь. Бронько, и ты, Ястреб, на вершину кургана! Чтоб муха не пролетела незамеченной.
Дружинники с облегчением спешивались, расседлывали коней. Несколько человек сразу же ушли вперед и в стороны. Калаш всегда ревниво следил, чтобы ночной дозор бдел неусыпно, даже если бы стан пришлось разбить посреди Киева.
Вспыхнул первый костер. Рудик пугливо посматривал на темнеющее небо. Когда высыпали звезды, пламя костров стало ослепляюще ярким, а тьма настолько черной, страшной, что он сразу увидел там подползающих степняков с ножами в зубах, вурдалаков, ночных упырей.
Воины расположились по семь человек вокруг каждого костра. Коней стреножили и пустили в сочную траву. Рудик робко подошел к грозному родственнику:
— А кони-то без охраны…
— Ну и что? — изумился воевода.
— Как бы того…
— Да что?
— Мало ли чего… Волки аль печенеги. Останемся без коней, каково будет?
Воевода оглядел его с головы до ног. Рудик топтался перед ним как железная статуя, даже шлем не снял, так и ходит в двойном панцире, замученный и испуганный первой ночевкой вне стен родного дома.
— Эх, Рудик, — ответил он со вздохом. — Ну что ты за трус? Почему не веришь в мощь нашего русского оружия? В нашу русскую доблесть и нашу русскую отвагу?
— Дядя, — проблеял он жалко, — я, конечно же, верю…
— Не веришь, — отрубил воевода жестко. — Иначе как подлый трус не ходил бы по стану в полном вооружении! Вокруг тебя что, печенеги? Мы их зачуем за десяток верст!.. Да и не парочка нас путников, которых всяк норовит ограбить. Две сотни воинов!.. Да не простых воинов, не простых…
Пристыженный, Рудик повесил голову. Дабы не встречать укоряющий взгляд дяди, так и стушевался в сторонку, посидел у костра, но тьма слишком близко за спиной, пересел к другому, там круг света побольше, однако хворост постепенно прогорает, пугающая темнота подбирается ближе и ближе…
Начал подбрасывать хворост, но прикрикнули: вокруг костра развешаны портянки, сохнут, а от большого жара загорятся. Несчастный, он наблюдал, как беспечные богатыри засыпают один за другим, разделись до исподнего, звездное небо смотрит на голые груди и животы, скользит мертвенно-бледным светом луны по спокойным лицам с закрытыми глазами… А говорят же всякие страсти, что луна — солнце упырей и покойников, что под ее светом встают вурдалаки.
Короткая летняя ночь начала слегка светлеть, когда он ощутил, что наступает утро, звезды блекнут, ничего страшного не случилось… Усталое тело наконец охватила слабость,
Не давая отяжелевшим векам сомкнуться окончательно, он наблюдал, как черные тени скользят в самом стане. Изредка поблескивают ножи, вот хрустнула сухая ветка… Внезапно он ощутил, что это не грезится, что в самом деле в стане чужие, настоящие, вовсе не тени, под тенями сучки не хрустят…
Он завопил:
— Тревога!.. Напали!
К нему метнулись с двух сторон. Сильный удар потряс тело, это ударили в спину острым копьем. Он услышал отвратительный скрежет железа по железу, рухнул вниз лицом. По нему пробежали, топча, он все же поднялся, нелепо махнул мечом, руку дернуло. В багровом свете углей вдали поднялась огромная фигура в полотняной рубахе с распахнутым верхом. В ее руках появился топор, человек орал и отмахивался им, Рудик с ужасом узнал воеводу.
В стане заорали, завопили, просыпаясь, люди. В ответ грянул страшный гортанный крик степняков, полоснул по ушам. Рудик бросился к воеводе, по дороге сшиб двоих, встал спина к спине. Кровь текла по рукам воеводы, в боку зияла рана, оттуда выплескивалась толчками темная кровь.
— Беги, — прошипел он. — Сообщи князю…
— Дядя! — закричал Рудик, слезы дрожали в его голосе. — Я тебя не брошу!..
— Дур-рак… я тебе не дядя…
Он сразил топором слишком близко сунувшегося степняка. На них особо и не нападали, спеша прирезать как можно больше полусонных дружинников, что вскакивали со скоростью улиток, их шатало со сна, а мечи и доспехи сложили в сторонке кучкой. Даже Рудик понимал, что, как только кончится резня, на них обратят внимание и тогда просто побьют стрелами, чтобы не терять людей.
— К коням, — велел воевода хриплым, страшным голосом. — Вон там…
— Нет, — сказал Рудик несчастно, — их перегнали чуть левее… я видел…
Воевода сразу взял левее, они торопливо побежали, размахивая мечом и топором. Дважды им загораживали дорогу сразу по трое — пятеро, Рудик чувствовал, как острые сабли стучат по голове, плечам, рукам, сам орал и бил мечом, потом степняки исчезали под его бегущими ногами, наконец в бледном рассвете в самом деле вынырнули конские головы.
Воевода, раскачиваясь из стороны в сторону, из последних сил спешил следом. Он весь был покрыт ранами, лицо развалил страшный удар от скулы до нижней челюсти, на груди три широкие красные полосы, зато на доспехе Рудика половецкие сабли не оставили следа, только повыщербились.
Воевода прохрипел:
— Хватай… беги!..
— Садись, — сказал Рудик, — я помогу…
Из-за коней с визгом выскочили три степняка. Рудик молодецким ударом встретил одного, двое обрушили на него сабли с двух сторон. Дзинь!.. У одного в кулаке остался обломок с рукоятью, второй даже изменился в лице от отдачи в руку. Рудик взмахнул мечом, один отшатнулся, кончик длинного меча полоснул по животу, оттуда из широкой раны сразу полезли темные кишки. Второй отступил, споткнулся и упал на спину.