Глаз бури
Шрифт:
– Не надо, - начал Хейстен, но Джирики, не обратив на него внимания, достал из кармана куртки маленькое зеркальце. Саймон сел и взял его. Изящная резьба оправы казалась грубой чувствительным пальцам юноши. За стенами пещеры выл ветер, его холодные струи проникали внутрь сквозь меховой полог.
Может быть, уже весь мир покрыт льдом? И зима теперь никогда не кончится.
При других обстоятельствах он был бы очарован красно-золотым пушком, покрывавшим его лицо, но сейчас он смотрел на длинный шрам, поднимающийся от подбородка через всю щеку мимо левого глаза. Кожа вокруг него была лилово-синей
Длинная прядь его волос была белой, как снега Урмсхейма.
– Ты был отмечен, Сеоман, - Джирики протянул руку и коснулся его щеки длинными пальцами.
– К добру ли, к худу, но ты был отмечен.
Саймон выронил зеркало и закрыл лицо руками.
ЧАСТЬ 2
ПРОЛОГ
Ветер с пронзительным воем проносился над опустевшими крепостными стенами. Казалось, что это души обреченных на вечную муку молят о пощаде. Брату Хенгфиску это доставляло злорадное удовольствие, хоть зверская стужа выморозила воздух из его некогда мощных легких и сморщила и обветрила кожу на лице и руках.
Да, вот так и будут они стонать, эти многочисленные грешники, не внявшие зову Матери Церкви, а в их числе, к сожалению, и некоторые наименее богобоязненные члены его братства Святого Ходерунда. Так они будут вопить пред гневным ликом Господним, моля о пощаде, но будет поздно, слишком поздно…
Он сильно ударился коленом о камень, упавший со стены, и повалился на снег, застонав сквозь стиснутые зубы. Монах захныкал, но тут же вскочил, ощутив, как слезы замерзают на щеках, и заковылял дальше.
Главная дорога, ведущая наверх к замку через город Наглимунд, была занесена снегом. Дома и лавки по обе ее стороны почти не были видны, укрытые белым саваном снежного покрова, а те дома, которые еще можно было различить, казались безжизненными, словно скелеты давно умерших животных. Пустынная дорога, а на ней только брат Хенгфиск и снег.
Ветер часто менял направление, свист его в каменных бастионах на горе становился все пронзительнее. Монах, прищурившись, взглянул вверх, на стены, потом опустил голову и побрел дальше в сером дневном свете, окутанный серой послеполуденной тишиной. Хруст снега под ногами напоминал отдаленные удары барабана, сопровождающие завывание ветра, похожее на пронзительные звуки волынки.
Ничего удивительного, что народ сбежал из города в крепость, подумал он, содрогнувшись. Тут и там зияли, как рты идиотов, черные крыши и стены, продавленные напором снега. Но в замке, под прикрытием камня и гигантских бревен, люди в безопасности. Там, должно быть, горят костры, повсюду раскрасневшиеся веселые лица - лица грешников, напомнил он себе с укором, беззаботные лица с печатью проклятия на них. Они окружат его, пораженные тем, что он преодолел столь дальний путь, несмотря на коварный буран.
Сейчас ведь месяц ювен? Да что ж такое с его памятью? Неужели не вспомнить месяца?
Ну, конечно же, ювен. Две полных луны назад была весна; может быть, немного
Нет, конечно, тут что-то нечисто, если в ювене - первом месяце лета - такая жуткая стужа да еще со снегом и льдом.
Разве брат Лангриан не отказался покинуть аббатство, несмотря на все, что сделал Хенгфиск, чтобы вернуть ему здоровье?
– Дело не просто в плохой погоде, брат мой, - сказал Лангриан.
– Здесь речь идет о проклятии над всеми созданиями божьими. Это пришел День расплаты к нам еще при жизни нашей.
Пусть Лангриан поступает, как хочет: захотел остаться среди сожженных руин аббатства Святого Ходерунда, питаться ягодами и другими лесными дарами (много ли их сейчас, в такую-то холодину?), захотел - и остался. Но брат Хенгфиск не дурак. Он-то знает, что идти надо в Наглимунд, где ему обрадуется старый епископ Анодис. Епископ сумеет оценить все тонко подмеченное им в пути, его рассказы о том, что произошло в аббатстве, и об этой невероятной погоде. Жители Наглимунда приютят его, накормят, расспросят и пригласят посидеть у теплого огня.
Но они-то должны знать, отчего так холодно, думал Хенгфиск без особой уверенности, кутаясь в обледенелый плащ. Он уже был под самой стеной. Белый мир, окружавший его столько дней и ночей, казалось, исчезает: перед ним вставало каменное безмолвие. Должны же они знать про снег и про все это. Вот почему они перебрались из города в крепость. А стража укрылась из-за этой проклятой дьявольской погоды, так ведь? Конечно же так!
Он стоял и с каким-то безумным любопытством смотрел на груду обломков, в которую превратились большие ворота Наглимунда. Из снежных сугробов торчали черные обгоревшие громады колонн и массивных камней, зиявший в стене пролом мог вместить двадцать Хенгфисков, поставленных в ряд, плечом к плечу.
Только посмотрите, как они все запустили! Ох, и будут они вопить, когда придет Судный день, вопить и вопить, и не будет им надежды на спасение. Все запустили: и ворота, и город, и погоду.
Кто-то заслуживает порки за такую небрежность. У епископа Анодиса, конечно, рук не хватает, чтобы держать в повиновении такое непокорное стадо. Хенгфиск будет счастлив помочь достойному старцу заняться этими недотепами. Но сначала тепло очага и пищи, и только затем - немного монашеской дисциплины. Скоро, скоро все наладится.
Хенгфиск осторожно пробрался через разбитые столбы и заснеженные камни.
Взглянув перед собой, Хенгфиск вдруг осознал, как это красиво: за воротами все было покрыто тончайшим слоем льда, похожим на кружевную паутину; заходящее солнце раскрасило отблесками бледного пламени заиндевелые башни, обледенелые стены и двор.
Под прикрытием бастионов вой ветра стал тише. Хенгфиск долго стоял, оглушенный внезапной тишиной. Бледное солнце скользнуло за стены, и лед потемнел. Глубокие лиловые тени сгустились в углах, протянувшись к основанию разрушенных башен. Свист ветра теперь походил на кошачье шипение. И пучеглазый монах обреченно опустил голову, начиная понимать, что произошло здесь.