Глаз тигра. Не буди дьявола
Шрифт:
Даже в нынешнем состоянии я ощутил всплеск восхищения. Отважный парень. По-моему, он до сих пор не сообразил, что в списке мертвецов его имя значится сразу после моего.
– Это же было убийство, хладнокровное убийство! – крикнул он, повернулся к релингу и опустил на лицо маску, закрыв ею глаза и нос.
Теперь он стоял спиной к остальным. Мейтерсон посмотрел на Гаттри и кивнул.
Я попробовал выкрикнуть предупреждение, но голос хрипло квакнул где-то в горле, а Гаттри зашел Джиму за спину и на сей раз сделал все как надо: приставил
Неопреновый капюшон приглушил звук выстрела.
Голова Джимми дернулась вперед. Раздробив череп, тяжелая пуля вышла сквозь маску для ныряния в облачке фрагментов стекла, а тело по инерции перевалилось через релинг и плюхнулось за борт. Затем наступила тишина, и мне показалось, что воспоминание о выстреле эхом отзывается в шелесте ветра и плеске воды.
– Утонет, – небрежно бросил Мейтерсон. – У него пояс с утяжелителем. Но Флетчера надо бы найти. Нельзя, чтобы его выбросило на берег с дыркой от пули в груди.
– Он ушел в сторону… Мерзавец сдвинулся… Я его едва зацепил, – стал возражать Гаттри.
Больше я ничего не слышал. Колени подломились, и я растянулся на палубе кокпита. От шока, ужаса и стремительной кровопотери мне стало совсем худо.
Я повидал насильственную смерть во многих ее обличьях, но гибель Джимми зацепила меня, как ни одна другая, и мне вдруг страшно захотелось, чтобы перед собственной насильственной смертью я успел кое-что сделать, и я пополз к машинному люку. Белые доски простирались предо мною, как пустыня Сахара, и я уже чувствовал на плече свинцовую длань великой усталости.
С палубы над головой донеслись шаги и журчание голосов. Волки возвращались в кокпит.
– Господи, десять секунд, больше ничего не прошу, – шептал я, понимая, что это бесполезно: они будут в каюте задолго до того, как я доползу до люка, но все равно отчаянно тащился вперед.
Шаги вдруг стихли, но голоса не умолкали. Гаттри с Мейтерсоном остановились на палубе, и я почувствовал огромное облегчение, потому что добрался до люка.
Осталось справиться с задвижкой. Ее, похоже, заело намертво, но тут до меня дошло, что это я настолько ослаб, что не могу открыть люк, и за пеленой усталости шевельнулась живительная злоба.
Я извернулся, пнул задвижку ногой, и она отлетела в сторону. Поборов изнеможение, я встал на колени, склонился над люком, и на белый пол брызнул свежий ручеек ярко-красной крови.
Ничего, Чабби, переживешь, не к месту подумал я и стал поднимать крышку люка. Она поддавалась невыносимо медленно и была тяжелее всего на свете, и вдобавок я почувствовал первые уколы боли в груди: должно быть, в ране что-то надорвалось.
Наконец крышка гулко откинулась на пол, и голоса на палубе тут же смолкли. Я представил, как Гаттри и Мейтерсон навострили уши.
Упал на живот и стал отчаянно шарить под полом. Правая ладонь моя сомкнулась на ложе автомата.
– Скорее! – В этом громком возгласе я узнал голос Мейтерсона, и снова стук шагов: оба бросились к кокпиту.
Я из последних сил потянул автомат к себе, но он, похоже, застрял на ремешке и противился моим усилиям.
– Господи! Вся палуба в крови! – крикнул Мейтерсон.
– Это Флетчер! – отозвался Гаттри. – С кормы забрался!
В этот момент ремешок отцепился, и я чуть не уронил «ФН» в машинное отделение, но сумел удержать его и откатился в сторону.
Сел с автоматом на коленях, сдвинул большим пальцем рычажок предохранителя и уставился на дверной проем сквозь пот и соленую воду, заливавшие мне глаза и туманившие зрение.
Мейтерсон влетел в каюту, сделал три шага и, увидев меня, разинул рот и замер. Лицо его раскраснелось от суеты и возбуждения, он поднял руки и выставил их перед собой, словно защищаясь, и бриллиант у него на мизинце весело подмигнул мне, когда я одной рукой вскинул автомат, изумляясь его непомерной тяжести. Подняв дуло к уровню коленей Мейтерсона, я нажал спусковой крючок, и «ФН» с оглушительным ревом изрыгнул долгую очередь. Отдача подбросила дуло вверх, пули пришлись Мейтерсону в пах, живот и грудь, отбросили его к переборке каюты, распороли и выпотрошили, как лезвие потрошит рыбину, и он задергался в энергичной, но недолгой предсмертной джиге.
Я знал, что патроны надо экономить, ведь мне еще предстояло разбираться с Майком Гаттри, но почему-то не мог снять палец со спуска, и пули, пронзая тело Мейтерсона, продолжали выбивать щепу из деревянной отделки.
Наконец палец послушался, пулевая буря улеглась, и Мейтерсон тяжело рухнул лицом вниз.
В каюте стоял едкий запах кордита с примесью тяжелого сладковатого душка свежепролитой крови.
Пригнувшись к сходному трапу, Гаттри выставил вперед правую руку и выпустил в меня, сидевшего посреди каюты, одну-единственную пулю.
У него имелось предостаточно времени, чтобы прицелиться как следует, но он поспешил: разволновался и не успел поймать равновесие. Грохот выстрела едва не разорвал мне барабанные перепонки, а тяжелая пуля, пролетев мимо, возмутила воздух у щеки. Отдача подбросила пистолет, и, когда Гаттри опускал его для следующего выстрела, я упал на бок и поднял «ФН».
В казенной части оставался, по-моему, один патрон, но он оказался счастливым. Прицеливаться я не стал, просто дернул спусковой крючок, и дуло ушло вверх.
Пуля угодила Гаттри в правый локтевой сгиб и раздробила сустав. Пистолет отлетел ему за плечо, скользнул по палубе и застрял в кормовом шпигате.
Гаттри развернулся, нелепо взмахнув рукой с нерабочим суставом, и в тот же миг я снова щелкнул курком автомата, но патронник оказался пуст.
Мы смотрели друг на друга, оба тяжело раненные, но полные застарелой неприязни. Эта неприязнь придала мне сил – я встал на колени, выронил бесполезный автомат и пополз в сторону Гаттри.
Тот хмыкнул, развернулся, придерживая раненую руку, и поплелся к лежавшему в шпигате «сорок пятому».