Глаз в пирамиде
Шрифт:
— Ты нужен.
— Кому?
— Хагбарду Челине.
— А кто такой Хагбард Челине?
Мы подошли к кабинке и остановились, глядя друг на друга в упор. Дятел повернул голову и теперь наблюдал за нами другим глазом.
— Что такое Джон Гилт? — сказала Мэвис. Давно надо было догадаться, подумал я: поклонница Атланты Хоуп. — Понадобилась целая книга, чтобы ответить на этот вопрос [19] . Что касается Хагбарда, ты поймешь, кто он, когда с ним встретишься. Сейчас тебе достаточно знать, что именно этот человек попросил нас тебя спасти.
19
Прототипом
— Но лично тебе я не нравлюсь, и сама ты, конечно же, палец о палец не ударила бы, чтобы мне помочь?
— Я не знаю насчет «нравиться — не нравиться». Знаю только, что пятно спермы на твоих штанах возбуждает меня с самого Мэд-Дога. Добавь сюда возбуждение от налета на тюрьму. Мне надо снять напряжение. Я предпочла бы сберечь себя для мужчины, который полностью соответствует моей системе ценностей. Но, дожидаясь такого, я рискую дико перевозбудиться. Нет сожалений — нет вины. Так что сгодишься и ты.
— Ты это о чем?
— Да о том, чтобы ты меня трахнул, Джордж.
— Я никогда не встречал девушку, то есть женщину, которая верила бы в капиталистическую экономику и при этом хорошо трахалась.
— Какая связь между твоими трогательными подружками и ценами на золото? Сомневаюсь, что ты когда-нибудь встречал женщину, которая верила бы в реальное капиталистическое невмешательство государства в экономику. Вряд ли такую женщину можно встретить в твоих лево-либеральных кругах. — Мэвис взяла меня за руку и повела в кабинку. Она сбросила с себя плащ и аккуратно расстелила его на полу. На ней были узкий черный свитер и синие джинсы, плотно облегавшие тело. Она стащила через голову свитер. Лифчика на ней не было, и я увидел ее конусообразные груди размером с яблоко, увенчанные сосками-вишенками. Между ними было темно-красное родимое пятно. — Ты представляешь себе капиталистическую женщину как «никсонеточку» образца 1972 года, которая верит в эту сраную корпоративную, социалистическую, ублюдочную фашистскую смешанную экономику, которой Фрэнк Рузвельт облагодетельствовал США. — Она расстегнула широкий черный ремень, молнию на джинсах и с усилием стянула их с бедер. Я почувствовал, как в штанах у меня зашевелилось. — Женщины, борющиеся за свободу, хорошо трахаются, потому что знают, чего хотят, а то, чего они хотят, им очень нравится. — Джинсы упали на пол, открыв трусики золотистого цвета из какого-то странного синтетического материала, похожего на металл.
Разве можно в таких условиях познавать факты, тяжелые и острые, и потом не забывать о них?
— Ты действительно хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо здесь, на этом общественном пляже, среди бела дня? — В этот момент дятел решил приступить к работе и, словно ударник из рок-группы, застучал клювом прямо над нашими головами. Мне вдруг вспомнился школьный стишок:
Вчера в нашу дверь долго дятел долбил, Покуда долбильник себе не отбил…— Джордж, ты слишком серьезен. Разве ты не умеешь играть? Тебе никогда не приходило в голову, что жизнь — это игра? Пойми, между жизнью и игрой нет никакой разницы. Смотри, когда ты играешь с игрушкой, в этой игре нет ни побед, ни поражений. Жизнь — это игрушка, Джордж. Я игрушка. Думай обо мне как о кукле. Вместо того чтобы втыкать в меня иголки, воткни в меня свою штуковину. Я магическая кукла вуду. Кукла — это произведение искусства. Искусство — это магия. Ты создаешь образ того, чем хочешь обладать или с чем хочешь справиться, — и достигаешь цели. Если ты творец, твои творения подчиняются твоей воле. Усек? Разве ты не хочешь мною овладеть? Ты можешь это сделать, но только на мгновение.
Я покачал головой.
— Я тебе не верю. Ты говоришь как-то… не реально.
— Я всегда так говорю, когда возбуждена. Наверное, в таком состоянии я становлюсь чувствительнее к космическим вибрациям. Джордж, а единороги реальны? Кто создал единорогов? Мысль о единорогах — это реальная мысль? Чем отличается мысль о единорогах от мысли о моей киске, которую ты представляешь в данную минуту, хотя никогда ее не видел? Разве сам факт, что ты думаешь о том, чтобы трахнуть меня, а я думаю о том, чтобы трахнуться с тобой, означает, что мы обязательно трахнемся? Или Вселенная намерена нас удивить? Быть мудрым скучно, а безрассудным — весело. Что значит для тебя лошадь с одним длинным рогом, торчащим из головы?
Когда она сказала «киска», я невольно посмотрел на выпуклость ее лобка, скрытого под золотыми трусиками, а затем мой взгляд скользнул к родимому пятну в центре груди.
Это была не родинка. Меня словно окатили ледяной водой.
Я указал на нее:
— А что значит для тебя красный глаз внутри красно-белого треугольника?
Она немедленно влепила мне пощечину:
— Ублюдок! Никогда не говори со мной об этом!
И тут же опустила голову:
— Извини, Джордж. Я не имела права так поступать. Можешь тоже меня ударить, если хочешь.
— Не хочу. Но, боюсь, ты отбила у меня охоту к сексу.
— Чушь. Ты здоровый мужик. Но сейчас мне хочется тебе кое-что дать, не требуя ничего взамен. — Она опустилась передо мной на расстеленный плащ, раздвинув колени, расстегнула молнию на моих брюках, просунула внутрь быстрые щекочущие пальцы и вытащила мой пенис. Она обволокла его ртом. Моя тюремная фантазия становилась реальностью.
— Что ты делаешь!
Она отняла губы от моего пениса, я посмотрел вниз и увидел его отполированную слюной влажную головку, заметно разбухавшую в быстрых пульсациях. Ее груди — я старательно не смотрел на масонскую татуировку — налились, а соски затвердели и поднялись.
Она улыбнулась.
— Не свисти, когда писаешь, Джордж, и не задавай вопросы, когда у тебя отсасывают. Заткнись и будь потверже. Это просто компенсация.
Кончая, я почувствовал, как мало вылилось спермы. Но ведь я обильно пролил ее в тюрьме. Не без удовольствия я заметил, что Мэвис не выплюнула то немногое, что попало ей в рот. Она с улыбкой это проглотила.
Солнце стояло выше и светило ярче, и дятел торжествовал, увеличивая частоту и громкость стука. Залив искрился, как лучшие бриллианты из коллекции леди Астор. Я засмотрелся на воду: сразу под горизонтом среди бриллиантов поблескивало золото. Вдруг Мэвис выпрямила согнутые в коленях ноги и откинулась на спину.
— Джордж! Я не могу дать, не взяв. Прошу тебя, быстрее, пока он еще твердый, иди сюда и вставь его в меня.
Я посмотрел на нее. Ее губы дрожали. Она оттянула золотые трусики в сторону, обнажив черноволосую промежность. Мой мокрый член уже начал опадать. Я смотрел на нее сверху и ухмылялся.
— Нет, — сказал я. — Мне не нравятся девушки, которые могут дать тебе по морде, а через минуту уже сгорают от нетерпения с тобой трахнуться. Они не соответствуют моей системе ценностей. Я считаю их дурами.
Неспешно и аккуратно я заправил в ширинку свой долбильник (не отбитый, как в стишке, но уже изрядно натертый) и отошел от нее.
— А ты, сукин сын, как я погляжу, не такой уж говнюк, — сказала она сквозь зубы. Ее рука быстро двигалась между ногами. Через мгновение она выгнула спину, сильно зажмурила глаза и издала тихий, удивительно непорочный стон, словно впервые поднявшаяся в небо молодая чайка.
Она секунду отдохнула, затем поднялась с пола и начала одеваться. Она смотрела на залив, а я следил за ее взглядом. Мэвис показала на отдаленный золотой блик.