Глаз времени
Шрифт:
Пришел приказ наступать. Ряды британцев твердым шагом двинулись вперед, непрерывно стреляя.
Абдикадир шел за ними, на ходу сменив магазин. Земли не было видно: ему пришлось переступать через трупы и отрубленные конечности, замедляя шаг в тех местах, где почва была скользкой от вывалившихся внутренностей. Он даже был вынужден наступить на спину раненому человеку, который бился в агонии. Но иначе было нельзя.
«Получается», — думал Абдикадир. Слева и справа от него, насколько ему было видно, монголы, если только не умирали в седлах, отступали. Их мечи и копья были не ровня огнестрельному оружию из времен, отдаленных от их собственного
И тут-то он услышал звонкий, высокий голос — женский голос, — и монголы начали спешиваться. Более того, они стали наступать на стрелков, прикрываясь телами своих убитых братьев по оружию или прячась за лошадьми. Абдикадир узнал эту тактику: высмотрел противника, сменил позицию, спрятался, снова высмотрел противника. Монголы стреляли в них из луков — единственного оружия, которое могло сравниться с винтовками по дальнобойности, — поочередно, прикрывая продвигающихся вперед товарищей. И когда они стреляли, крики македонцев и стремительный поток британской брани говорили ему о том, что некоторые стрелы попали в цель.
Абдикадир понимал, что этих монголов учили тактике боя против вооруженного огнестрельным оружием противника. Сейбл! Это было дело ее рук, чего они и опасались. Сердце у него екнуло. Он вновь сменил магазин и стал стрелять в подкрадывающихся кочевников.
Но монголы не останавливались. К Абдикадиру и каждому стрелку был приставлен гипаспист, чтобы прикрывать и защищать от стрел. Но тех теснили в первую очередь. Одному монголу верхом на коне удалось пробиться сквозь македонцев, и он летел на Абди. Пуштуну пришлось использовать автомат как дубину. Ему повезло, и приклад угодил нападавшему прямо в висок. Монгол свалился с лошади. Абдикадир не дал ему опомниться, застрелив на месте, после чего приготовился отражать следующие атаки.
С высоты своей позиции на воротах Иштар Джош мог видеть размах битвы. Ее кровавым ядром все еще был клубок из сражающихся людей и лошадей прямо перед воротами, где тяжелая монгольская конница наскочила на педзетайров Александра. Серебряные сферы были повсюду, напоминая собой парящие над головами бьющихся воинов жемчужины.
Тяжелая конница была у монголов самым мощным оружием, созданным исключительно для того, чтобы сокрушать отборные силы противника одним ударом. Они надеялись избежать этого удара, в подходящий момент применив огнестрельное оружие, чтобы монголы, понеся достаточные потери, прекратили атаку. Но по какой-то причине враг, вопреки их ожиданиям, не откатился назад, и его закованные в броню воины увязли в бою.
Это были плохие вести. Все-таки гарнизон Джамруда состоял лишь из трехсот солдат. Их количество не шло ни в какое сравнение с монголами, и даже если бы каждая выпущенная ими пуля забирала у противника жизнь, воинам Чингисхана, без сомнения, в конце концов удалось бы задавить защитников исключительно своей численностью.
Тут он увидел, что противник посылает подкрепления из конных воинов, чтобы обойти поле битвы с флангов и взять в кольцо. Этого они тоже ожидали — классический монгольский маневр, называемый тулугхма, — но то, с какой ужасающей яростью новые отряды врезались македонцам во фланг, было просто невероятно.
Однако и на этот раз Александр сумел дать сдачи. На городских стенах вновь запели трубы. С гулким лязгом открылись ворота, и македонская конница наконец-то вступила в сражение. Даже когда они только выезжали из ворот, то уже образовали свой непроницаемый строй клином.
Быстрые, проворные и высокодисциплинированные македонцы описали небольшую дугу и, как скальпелем, пронзили монгольский фланг. Кочевники пытались развернуться, но ввиду того, что они оказались зажатыми между стоявшей насмерть македонской пехотой и гетайрами, их движения были скованы, и воины Александра стали наносить им удары в незащищенные лица своими длинными деревянными копьями. Джош знал, что это уже была другая классическая тактика: боевое построение, усовершенствованное Александром Великим, которое тот получил в наследство от своего отца. Хитрость заключалась в том, что конница справа наносила смертельный удар, а находящаяся в центре пехота неумолимо добивала противника.
Джош не искал оправданий войне. Но в глазах воинов обеих противостоящих друг другу сторон он видел один и тот же восторг, когда те бросались в бой: для них как будто наступало своего рода долгожданное освобождение, снимавшее с них все запреты, и какая-то радость… Джош испытывал глубокий, внутренний трепет, когда наблюдал, как на его глазах выполнялся древний, замечательный маневр, несмотря на то что внизу умирали в грязи люди и их по-своему уникальные жизни обрывались.
«Вот почему мы, люди, развязываем войны, — думал он. — Вот почему мы играем в эту игру с самой высокой ставкой: не из-за выгоды, не из-за власти, не из-за территории, а из-за этого глубокого наслаждения. Киплинг оказался прав: война — это забава. Она — мрачная тайна нашего вида».
Возможно, именно потому здесь были сферы: они пришли насладиться уникальным зрелищем, в котором самые порочные создания во Вселенной умирают в грязи. Думая об этом, Джош испытывал чувство негодования и в то же время мерзкой гордости.
За исключением отрядов, оставленных в резерве, в сражении были задействованы почти все силы. Несколько стычек происходило на флангах, но исход битвы решался в тугом, кровавом побоище, развернувшемся в центре, где люди свирепо набрасывались друг на друга. От все еще не прекративших гореть смоляных ям валил густой дым, который скрывал происходящее, а с вавилонских стен не переставая сыпался дождь македонских стрел.
Джош уже не мог сказать, как битва будет разворачиваться дальше. В ней теперь ничего не решала тактика, и противостоящим друг другу воинам, возможно, самым великим за все времена, не оставалось ничего иного, кроме как последовать примеру Александра и обнажить свои мечи. Теперь пришло время сражаться или умирать.
Медпункт Байсезы трещал по швам. Другого слова было не придумать.
Она боролась за жизнь македонца, неуклюже лежавшего перед ней без сознания на столе, на который его бросили, как бросают говяжью тушу на прилавок мясника. Он был еще мальчиком, которому нельзя было дать больше семнадцати-восемнадцати лет. На животе у него зияла рана от удара копьем. Она ее вычистила, засунула внутрь тампон, а затем убрала и заштопала, как только могла, ведь руки у нее дрожали от усталости. Но она понимала, что мальчишку убьет инфекция, вызванная грязью, которую занесло острие копья.