Глаз времени

Кларк Артур Чарльз

Что касается Александра, то он задал лишь один вопрос:

— Почему тебя?

— Потому что я его попросила, — просто ответила она.

Несколько секунд царь оценивал ее ответ, затем кивнул и позволил уйти.

Поверили ей или нет, но ее товарищи — Абдикадир, Кейси, британцы и македонцы — воздали должное ее откровенности и старались помочь в приготовлениях к уходу, как только могли. Они даже не стали подвергать сомнению день, в который она собиралась их покинуть. У Байсезы не было никаких оснований верить, что все, о чем она говорила, произойдет. Она даже не могла полагаться

на то, что правильно понимает свои внутренние смутные ощущения, которые будил в ней Глаз. Но все воспринимали ее серьезно, и ей это льстило, пусть даже некоторые немного злорадствовали, представляя себе, каким посмешищем она станет, если Глаз не оправдает ее ожиданий.

Когда день отбытия наступил, Байсеза и Джош сидели, прижимаясь друг к другу, в зале Мардука под беззвучно мерцающим Глазом. Они уже утолили свою страсть; открыто продемонстрировав свое пренебрежение Глазу, они занимались любовью под его взором, но даже тогда не могли забыть о нем ни на секунду. Все, что им теперь было нужно, что они друг от друга хотели, был отдых.

— Как ты думаешь, — спросил Джош шепотом, — их хоть немного заботит то, что они натворили… мир, который они разорвали на части, люди, которые погибли?

— Нет. А впрочем, вполне возможно, что так они пытаются изучить наши эмоции, и ничего более.

— Тогда они — ниже меня. Когда я вижу, как убивают животное, то начинаю за него переживать, могу ощутить его боль.

— Это правда, Джош, — снисходительно сказала она. — Но ведь тебе все равно, что каждую секунду в твоем животе гибнут миллионы бактерий. Мы — не бактерии. Мы — сложно устроенные, независимые существа, обладающие сознанием. Но они настолько превосходят нас, что в их глазах мы становимся ничем.

— Тогда с чего бы это им отправлять тебя домой?

— Не знаю. Думаю, потому что это их позабавит.

Он сердито посмотрел на нее.

— То, чего хотят они, не имеет значения. Байсеза, ты уверена, что точно этого хочешь? Даже если ты вернешься, что, если Майра отвергнет тебя?

Она повернулась и посмотрела на него. В тусклом свете масляных ламп глаза Джоша казались огромными, а кожа — очень молодой и гладкой.

— Это смешно.

— Разве? Байсеза, кто ты? Кто она? После разрыва мы все стали осколками себя, разбросанными между мирами. Возможно, какой-то осколок тебя мог вернуться к какому-то осколку Майры…

Внутри нее бушевало негодование, смешанные чувства к Джошу и Майре боролись между собой.

— Ты не соображаешь, о чем говоришь.

— Ты не можешь вернуться, Байсеза, — вздохнул он, — это ничего не изменит. Останься здесь, — он схватил ее за руку, — нам нужно строить дома, выращивать урожаи… растить детей. Останься здесь со мной, Байсеза, и подари мне детей. Этот мир уже не чужой нам артефакт: он стал для нас домом.

Неожиданно она смягчилась.

— О Джош, — прошептала она и прижала его к себе, — дорогой мой Джош. Поверь, я хочу остаться, хочу. Но не могу. Дело не только в Майре. Это возможность, которую они дали лишь мне. Каковы бы ни были их намерения, я должна ею воспользоваться.

— Почему?

— Потому что тогда я, возможно, пойму причину того… почему

все это произошло с нами. Узнаю, кто они. Выясню, что мы могли бы сделать с этим в будущем.

— Вот как, — грустно сказал Джош. — Я должен был догадаться. Я могу спорить с матерью о любви к ребенку, но не могу стоять на пути воинского долга.

— Джош…

— Возьми меня с собой.

Ошеломленная, она отпрянула.

— Я такого не ожидала…

— Байсеза, ты для меня все. Я не хочу оставаться здесь без тебя. Я последую за тобой, куда бы ты ни пошла.

— Но меня могут убить, — мягко сказала она.

— Если я умру вместе с тобой, то умру счастливым. Без тебя мне незачем будет жить.

— Джош… я не знаю, что сказать. Я только и делаю, что причиняю тебе боль.

— Нет, — сказал он ласково. — Майра всегда там — если не между нами, то на твоей стороне. Я понимаю.

— Пусть даже так, никто меня так никогда не любил.

Они заключили друг друга в объятия и некоторое время молчали.

— А знаешь, у них ведь нет имени, — сказал вдруг он.

— У кого?

— У тех злобных умов, которые стоят за всем этим. Они — не Бог и не боги…

— Ты прав, — сказала она. Байсеза закрыла глаза. Даже в тот момент она могла ощущать их, похожих на запах ветерка из самого сердца старого, умирающего леса, сухого, скрипящего, мучимого гнилью. — Они — не боги. Они принадлежат этой Вселенной… как и мы, они в ней рождены. Но они — стары… ужасно стары, мы даже представить себе не можем насколько…

— Они живут слишком долго.

— Наверное.

— В таком случае давай их так и назовем. — Он дерзко посмотрел на Глаз, высоко подняв голову. — Перворожденные. И пусть горят они в аду.

В честь необычного отъезда Байсезы Александр велел организовать невероятное торжество. Праздник длился три дня и три ночи. Были соревнования атлетов, забеги на лошадях, танцы и музыка, и даже императорская охота в монгольском стиле, рассказы о которой поразили Александра Великого.

В последнюю ночь празднования Байсеза и Джош были приглашены в качестве почетных гостей на богатый банкет, проходивший во дворце вавилонских царей, в котором теперь жил Александр. Сам царь оказал ей честь, переодевшись в Зевса-Амона, своего бога-отца: он был в тапочках, в пурпурном плаще и с рогами на голове. Банкет оказался буйным, шумным, пьяным мероприятием, похожим на пирушку команды регби после соревнований. В три часа ночи выпивка одолела Джоша, и слугам Александра пришлось унести его в отведенные для него покои.

В тусклом свете масляной лампы Байсеза, Абдикадир и Кейси устроились на дорогих ложах вокруг небольшого огня, горевшего в очаге.

В руках у Кейси был высокий стеклянный кубок с вином. Он протянул его Байсезе.

— Хочешь? Это вавилонское вино. Получше, чем македонское пойло.

Она улыбнулась и отказалась.

— Думаю, мне завтра лучше быть трезвой.

— Вспоминая Джоша, думаю, ты права: кому-то из вас точно нужно быть трезвым, — проворчал американец.

— Ну вот, горстка выживших из двадцать первого века снова вместе. Я уже и не помню, когда мы в последний раз оставались одни.