Глаза, чтобы плакать
Шрифт:
– Ты обманываешь сама себя, Люсия. Я слишком тебя презираю, чтобы вновь покушаться на твою жизнь. Мне достаточно просто уехать, чтобы навсегда избавиться от тебя. Я моментально тебя забуду, едва выйду за порог твоего дома.
Актриса в ярости принялась хлестать меня по щекам, вкладывая в пощечины всю свою силу. От ее весьма чувствительных ударов моя голова болталась из стороны в сторону, а на глазах выступили слезы. Наконец она в изнеможении опустила руки и сказала:
– Ты останешься со мной, Морис! Ты останешься здесь и в один прекрасный день меня убьешь! Ты слышишь меня? Здесь решения принимаю я! Я, запомни это, сопляк! И я буду спать
Я попятился к двери. В ярости она выглядела естественней и человечней, чем обычно. Она была прекрасна!
– Я ухожу, Люсия. Все кончено!
Женщина подбежала к туалетному столику. Из центрального ящичка она достала миниатюрный револьвер, отделанный перламутром.
– Если ты меня покинешь, – угрожающим голосом произнесла она, – я пойду на отчаянный шаг, произойдет несчастье!
– Неужели?
– Можешь мне поверить. Я еще не знаю, что я предприму, но без последствий твой отъезд не останется!
Моя голова горела, как факел. Щеки, нос, уши – все полыхало. Я не отрываясь смотрел на револьвер. Никелированный ствол блестел при свете лампы. Поистине достойное Люсии оружие. Дамское оружие! Нет, скорее бутафорское.
Все же круглое дуло, устремленное на меня, действовало пугающе. Я понимал, что в этой схватке долго не продержусь. В конечном счете я был всего лишь большим ребенком, мужские роли мне были пока не под силу. Возможно, я никогда не смогу их играть. Люсия раньше меня догадалась о моем поражении.
– Так-то оно лучше, Морис! Ты слишком слаб, чтобы артачиться. Все, что ты можешь сделать, – это в крайнем случае убить меня. Не забывай об этом!
Я попытался хотя бы внешне защитить свое достоинство.
– Вы не должны обманывать себя, Люсия, – сказал я, вновь начав "выкать". – Не стоит заблуждаться. Если я и останусь, то не ради вас, а ради Мов, которой очень, представьте себе, дорожу.
Люсия театральным жестом нацелила на меня револьвер, демонстративно положив указательный палец на курок. В любой момент мог раздаться выстрел, и я, невольно поддаваясь инстинкту самосохранения, втянул голову в плечи.
– Тебя привлекает в ней молодость и свежесть, муженек, но не стоит заблуждаться на сей счет. Ты думаешь, что любишь ее, но на самом деле очарован мною.
Перед направленным на меня дулом я не рискнул возмутиться.
– Мов – девчушка, лишенная Божьей искры. К старости она поглупеет и скрючится в три погибели. Она хороша лишь для того, чтобы воспитывать детишек да петь в семейном кругу подобных ей мещан.
– Как вы можете так отзываться о собственной дочери?!
– То, что она моя дочь, не мешает мне давать ей трезвую оценку. Я умею смотреть на людей со стороны.
– Я женюсь на Мов, хотите вы этого или нет.
– Не женишься, Морис.
– Если вы не дадите нам своего согласия, я повсюду расскажу, что Мов ваша дочь.
Люсия, усмехнувшись, направилась к телефону и набрала номер, не выпуская револьвера. Когда сняли трубку, она сказала:
– Алло, Роберт? – Так звали ее пресс-секретаря. – Говорит Люсия. Я хочу, чтобы вы подготовили большое интервью в серьезной газете. В этом интервью я сообщу о том, что девочка, живущая со мной, которую все принимают за мою племянницу, на самом деле – моя дочь. Подумайте, как лучше преподнести эту новость. Теперь, когда я стала играть роли матерей, подобное сообщение будет уместным. Может быть, следует сказать, что я держала дочь вдали от моей профессиональной жизни, чтобы оградить ее мечтательную натуру от тлетворного влияния нашей среды... естественно, заботясь о ее благе... Словом, вам понятна интонация? Материнская душа, раздираемая тревогами и волнениями за судьбу дочери, и так далее. Я могу на вас рассчитывать? Завтра утром пришлите фотографа, чтобы он снял нашу семейную идиллию. О'кей? Спокойной ночи, Роберт.
Люсия повесила трубку.
– Вот и все, а теперь беги в постель, проказник, и будь умником, от этого ты только выиграешь!
Я был уже у двери, когда она меня окликнула.
– Посмотри!
Люсия показала мне револьвер, ствол которого блестел в розовом свете опаловой лампы.
– Посмотри, куда я его кладу. Он заряжен и снят с предохранителя. Когда ты решишь меня убить, нужно будет лишь достать его из этого ящичка...
6
На следующее утро лицо мое все еще горело от пощечин Люсии. Умываясь, я с ужасом смотрел в зеркало на свою физиономию, разукрашенную разноцветными, от розового до фиолетового, синяками. Мне было бы лучше не показываться на люди. Я ополоснул лицо под струей холодной воды, однако это мало что изменило. Люсия вдобавок ко всему расцарапала мне нос, который теперь казался облезлым, как от солнечного ожога.
С наступлением нового дня ненависть к ней проснулась во мне с новой яростной силой. Теперь я понимал, что эта женщина, как паук, заманила меня в свою паутину. Я мог надеяться лишь на то, что ее интерес ко мне ослабнет или исчезнет вовсе. Бросают только те игрушки, которые больше не забавляют.
Я попытался замаскировать свои "боевые раны" с помощью пудры, но добился результата прямо противоположного. Махнув рукой на свой внешний вид, я направился в столовую.
В столовой я застал Мов и Люсию, которые заканчивали завтракать под фотовспышками. В соответствии со вчерашней договоренностью с ними работал фотограф, запечатлевая для истории картины частной жизни великой актрисы. Люсия сидела в пеньюаре, надев который любая другая женщина была бы привлечена к суду за оскорбление общественной нравственности. Мов же, наоборот, путем некоторых ухищрений придали вид маленькой девочки. Люсия наверняка жалела, что ей не удалось заплести дочери косички.
Мое появление прервало процесс увековечения этой семейной идиллии.
– Морис! – вскричала великая актриса. Насколько она была великой, у меня было достаточно времени и возможностей убедиться. – Ты не очень огорчишься, если мы попросим тебя выпить твой кофе за журнальным столиком?
Расстроенная Мов помахала мне рукой.
– Это скоро закончится, – сказала она. – Неожиданная идея мамы. Меня вытащили прямо из постели ради этих съемок с утра пораньше.
Тем не менее Мов не могла скрыть своего явного удовлетворения, разумеется, не от щелканья фотоаппарата, а от официального признания Люсией своего материнства.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, я ведь знаю, в чем дело, – заявил я, выходя из столовой.
В этот момент Мов увидела мое изуродованное лицо.
– Морис, что с тобой случилось? Кто тебя так обработал?
Люсия посматривала на меня улыбаясь. Фотограф, молодой, но уже плешивый парень в велюровом пиджаке, терпеливо ожидал завершения переговоров.
– Кто тебя избил? – настаивала девушка.
– Одна старая больная шлюха, – выпалил я на ходу. Закрывая за собой дверь, я успел-таки со злорадством заметить, как с лица Люсии медленно сползла насмешливая улыбка.