Глаза колдуна
Шрифт:
– Если ты думаешь, – цедит Теодор, – что я буду слушать твои нравоучения только потому, что в тебе вдруг открылся дар всезнания, то ты ошибаешься. Со своей жизнью я справлюсь сам. Без твоих подсказок, Бенджамин.
Паттерсон поджимает губы.
– Как знаешь, Атлас, – говорит он. – Я и не думал, что ты поймешь.
Они расходятся по своим комнатам в угрюмом молчании, и впервые Теодору кажется, что наутро Бен не заговорит с ним, как прежде.
Если Теодор гонит всех, кого любит, что же рядом с ним столько лет делает Бен?
Спустя три вялотекущих дня Паттерсон впервые заговаривает о поисках мальчишки Палмера
– Я не думаю, что он еще в городе, – говорит Бен, отпивая горячий кофе. Утро дождливого четверга они с Теодором встречают в зале магазина, сидя на диване, которым пришлось заменить испорченные кресло и софу. Теодор задумчиво смотрит в окно витрины – по стеклу стекают крупные капли летнего дождя. Небо затянуто хмурыми тучами с самого рассвета.
– Ты его не понимаешь, Бен, – хмыкает Атлас. – Я уверен, мелкий крысеныш затаился где-то и ждет новостей. Он знал, что меня не убьет, теперь ему просто нужно в этом убедиться.
– А ты вдруг начал разбираться в людях? – язвительно спрашивает Бен, качая головой. – Как удивительно…
Теодор выгибает одну бровь, все еще не глядя на друга.
– Не вижу повода для шуток.
– Тебя двести лет не интересовала собственная душа, – поясняет Паттерсон. – С чего ты решил, что можешь понимать чужие?
Правда, с чего? Теодор молчит, вертит в пальцах керамическую чашку. Тонкий золотой ободок, тянущийся по ее краешку, блестит в тусклом свете напольной лампы рядом с ним. Лампу тоже пришлось купить взамен разбитого злосчастной ночью торшера с бахромой.
Бахрома Теодору не нравилась. Слава Морриган, новую лампу отличает простой плафон.
– Этого мальчишку было легко раскусить, – вспоминает Атлас. У Палмера-Шона дрожали руки и ноги, взгляд метался из угла в угол, как у затравленного зверька, а слова сочились неприкрытой яростью. Он себя не контролировал, говорил заученные слова. Он не был похож на нахального подлеца, что подделал Теодору документы без лишних слов.
Маска сорвана. Осталось узнать истинную личину незадачливого убийцы.
– Что-то в первую вашу встречу никто никого не раскусил, – поддевает Бен, вмешиваясь в зудящий мыслительный процесс Теодора. Тот щелкает языком.
– Что-то и ты, мой друг, подставы не заметил.
Бен замирает с чашкой у рта. Отставляет ее на блюдце и кривит губы.
– Туше.
Дождь барабанит в стекла витрины, и некоторое время оба хозяина лавки молчат. Теодор перебирает в памяти все, что помнит и знает о въевшемся в мозг мальчишке: бледные глаза, бледную кожу, мышиного цвета волосы, отросшие до плеч. Раздражающий подросток, ему точно нет тридцати, как говорила Клеменс.
Ох. Вспоминать про нее с каждым разом становится все невыносимее; Теодора изнутри пожирает чувство неясного беспокойства, и что-то скребется в груди всякий раз, как Бен касается этой темы. Или же сам он приходит в мысленный тупик, стоит только всплыть смутному образу девчонки. Это похоже на совесть, только вряд ли Теодор испытывает нечто подобное. С какой стати? Из них двоих именно Клеменс должна мучиться и грызть себя изнутри.
– Возможно, это нам поможет, – говорит Бен, возвращаясь из коридора. Как он уходил, Теодор не заметил вовсе. Паттерсон кладет на кофейный столик перед ним пачку фотографий – его фотографий с неправильно проставленными датами.
– Клеменс оставила, – поясняет Бен в ответ на хмурый взгляд приятеля. – Это те снимки, что ей присылал Шон.
– Шон, значит, – ядовито замечает Теодор и цокает языком. – И как же это поможет нам его отыскать?
Теодор не видит, как Бенджамин возводит глаза к потолку, прежде чем сесть и вздохнуть.
– Я
Теодор тянется к фотографиям против своей же воли. Пальцы перебирают черно-белые снимки, глаза подмечают детали, которые никому другому не покажутся значимыми. Вот он в толпе зевак перед зданием суда в Нью-Йорке – Лаки Лучано обвинен в организации сети притонов, Томас Дьюи [6] выносит ему приговор: тюремное заключение на срок от тридцати до пятидесяти лет. На вырезке из старой газеты – только затылок Лучано, он смотрит в толпу. Теодор знает: глава «Большой семерки» увидел его и крикнул что-то по-итальянски, проклял, глядя ему в глаза. Лаки решил, что, исчезнув, бутлегер Филлип Уиллард пошел на сделку с властями, чтобы избежать смерти от палачей «Коза ностра». Как же он ошибался… Причины побега Уилларда, проклятия вслед – Лаки был умен, но не видел главного: Филлипу были не страшны ни казнь от рук мафии, ни итальянские заговоры.
6
Томас Дьюи – прокурор штата Нью-Йорк в 1936 году.
На самом деле Филлип защищал Веру.
Теодор жмурится, гоня прочь вспыхнувшие образы. Они яркие и цветные, совсем не как серые фотографии прошлого века. Они обжигают точно так же, как и пятьдесят, шестьдесят лет назад. У Веры большие грустные глаза и тонкие губы, редкие веснушки на узком бледном носу. У Веры темные волосы, собранные в пучок на затылке, и она поправляет их всякий раз, когда начинает нервничать, чтобы спрятать дрожащие пальцы за ушами и скрыть неловкость.
Теодор откладывает в сторону газетную вырезку с Лучано. Пальцы ведут вдоль потрепанных уголков старых снимков, касаются шершавой бумаги на изгибе фотографии военных лет.
Вот по колено в мутной речной воде стоят пятеро солдат. Это было в дельте Меконга во время праздника Тет [7] . Винсент Трейнор, американец из Детройта, прячется от объектива фотокамеры за плечом соратника, Фрэнка Лэйка, крупного парня со светлым ежиком волос. Фрэнку было двадцать два года, и он погиб одним из первых в роте Б при высадке у Сонгми.
Винсент отказался стрелять, как только понял, что в деревне нет ополченцев. Он получил пулю в спину от своего капитана, но упал лицом в канаву у рисового поля и остался лежать, глотая грязную воду, а чуть позже узнал, что с другой стороны Сонгми рота с убивает всех, кого видит. Он сбежал туда, как только нашел в себе силы подняться, но нашел только мертвых жителей и зловещую гудящую тишину.
7
Праздник Тет, полное название Тет нгуен дан (дословно «праздник первого утра») – вьетнамский Новый год по лунно-солнечному календарю; государственный праздник во Вьетнаме, самый важный и популярный праздник в стране.
А потом подорвался на случайной мине.
Винсента сначала признали погибшим, потом посмертно обвинили в дезертирстве. И опять никто не узнал правды: Винсенту не страшны были пули и взрывы, а вот горы мертвых тел испугали до обморока, в который он проваливался всякий раз, как вспоминал о случившемся в Сонгми. Даже спустя столько лет Теодор с трудом может думать об этом.
Он и теперь отворачивается от разложенных на столе фотографий, пока на обратной стороне его век отпечатываются в дрожащих блеклых вспышках бледно-желтые лица детей и женщин. Сотни мертвых тел. Ту операцию официально признали резней лишь спустя десятки лет.