Глаза погребенных
Шрифт:
Солдаты в легких куртках — чамаррах, [50] шлепая грубыми сандалиями — каите, прошли мимо церкви; нескончаемой показалась эта процессия тому, кто укрылся под ветвями ивы; он уже едва стоял на ногах, вот-вот закружится голова, подогнутся колени, — и он упадет. Его внезапно охватил страх — от неожиданности, когда он услышал, что его разыскивают — живого или мертвого — поскольку он, по словам начальника патруля, «подкинул» взрывчатку для террористического акта и «вызвался сам» вести грузовик, когда преступники собирались «прикончить» господина президента.
50
50.
Остановившись перед домом священника, солдаты толковали о том, как «прочесать» кладбище, но начальник вдруг велел идти дальше. Когда они наконец ушли, Хуан Пабло решил бежать через кладбище, хотя этот путь был нелегким: можно сорваться со скал, выдававшихся как гигантские голые черепа, — зато это был более короткий путь к мастерской Пополуки, где, конечно, он найдет убежище.
К старику он добрался, когда ранняя заря уже мазнула лазурью по небу.
— Все это — хоть и кажется, что уже давно было, — случилось во вторник, — проговорил Пополука, — в прошлый вторник, пять дней назад… — Он теребил бороду толстыми пальцами, похожими на языки ягнят, теснящихся возле пустого вымени.
Он замолчал, размышляя, продолжать ли ему свой рассказ. Затем снова заговорил:
— Трудно сказать, где он сейчас… Поверьте, если что-нибудь узнаю, сейчас же приду к вам. А теперь, если позволите, хочу дать вам совет, хотя не мне давать советы вашей милости: никому не говорите об этом и никуда не ходите…
Малена вышла от Пополуки разбитая и одинокая — корабль, застигнутый бурей.
Спускалась ночь. Где-то вверху загорались огни Серропома. Где-то там — ученицы, учительница Кантала. Сухо, как пересыпающиеся песчинки, скрипят цикады. Кажется, все здесь замерло, остановилось. И только она движется. Только она…
XII
Учитель Гирнальда отнюдь не был масоном; он просто слыл либералом, из тех, кто, преспокойненько получая от государства жалованье, временами любил пофрондерствовать: «Попа, дурака и дрозда по закону убить не беда». Однако Танкредо, пономарь церкви Голгофы, видел в нем антихриста. Поэтому, заметив, что учитель поднимается на паперть и собирается войти в храм, церковнослужитель несколько раз осенил себя крестным знамением. Переступив порог, проникнув в святая святых, учитель стал допытываться, чем занят падре Сантос. Все еще кривляется перед алтарем?
— Так верую в нашего бога-отца, что меня даже зовут Танн-н-кредо [51] , но вот чтобы дьявол забрался в церковь, доселе не видывал, и повезло же мне столкнуться с ним! — вместо ответа забормотал под нос пономарь и, лавируя меж скамей, исчез в ризнице.
Он предпочел там дожидаться падре, который заканчивал мессу, чтобы предупредить его словами древней испанской поговорки: «Будьте начеку, мавры на берегу!» Не теряя времени, Танкредо запирал стенные шкафы, шкафчики и комоды и торопливо приговаривал: «Святый боже! Святый крепкий! Святый бессмертный! Избавь нас, господи, от этого либерала!» Если бы знать, как это говорится по-латыни. Падре вот знает, и не только латынь знает. В последней молитве, заключающей мессу, призывая архангела Михаила оградить от лукавого, что блуждает по земле, священник заменил лукавого на «лукавых либералов», потому что дух, сколь злонамеренным он бы ни был, все же оставался духом, а эти либералы — живые люди, из крови и плоти, они живут среди нас
51
51. От слов: tan — таков (исп.), credo — символ веры (лат.).
И вдруг произошло что-то непонятное. Вместо директора мужской школы учителя Константине Пьедрафьеля в ризнице появились какие-то солдаты, казавшиеся лилипутами рядом со своими громадными карабинами, которые они держали дулами вниз, как на похоронах. Услышав звон оружия, падре Сантос поспешил закончить мессу и, войдя в ризницу, увидел, что над Танкредо, прижатым к стене, нависла смертельная опасность: он наотрез отказался отдать ключи, которые висели у него на поясе.
— Отдай им, Танкредо… — лаконично распорядился священник, положив в стенной шкаф серебряную чашу. Затем он снял с себя облачение и, оставшись в сутане, сдернул с крюка черную четырехугольную шапочку.
— Я к вашим услугам, — обратился он к офицеру, командовавшему солдатами, и тот прогнусавил:
— Обыск…
— У вас, конечно, есть приказ… письменный… — осмелился спросить священник.
— Устный… — прогнусавил тот; нос у него был будто источен каким-то червем.
— Кредо, отдай им ключи и проводи господ.
— Незачем, — опять прогнусавил начальник, — незачем нас провожать, пусть сам отопрет двери, на которые мы укажем, вот и все.
— Иди, сын мой… — сказал священник. Танкредо, всхлипывая, успел шепнуть падре:
— Известите людей… ударьте в колокола!
Но священник сложил руки и ответил словами Христа:
— Regnum meum non est de hoc mundo… [52] Не правда ли, учитель? — краешком глаза он заметил Пьедрафьеля, заглянувшего в ризницу.
— Падре!.. Падре!.. — прервал его учитель. — Мне очень нужно с вами поговорить… Где бы?.. По очень срочному и деликатному делу…
52
52. Царствие мое не от мира сего… (лат.)
— Исповедальня — место достойное… — проронил священник сквозь зубы и пошел вперед, сопровождаемый Пьедрафьелем, который от страха даже встал на цыпочки.
— Скорее преклоните колени… — предупредил падре, но Пьедрафьель еще колебался. — Они идут!..
Услышав, что солдаты приближаются, Пьедрафьель так поспешно упал на колени, что, потеряв равновесие, ошалело ввалился в исповедальню — силы его совсем оставили — и прижался к священнику, опасаясь, что кто-нибудь его узнает. Он все-таки директор мужской школы, и если откроется, что он пришел на исповедь, то лекарство может оказаться опаснее самой болезни.
Однако солдаты, их начальник и пономарь свернули к винтовой лестнице, ведущей на колокольню, и начали цепочкой подниматься по ступенькам. Пьедрафьель с облегчением вздохнул. У него еще есть время, чтобы рассказать падре всю историю с алыми камелиями.
— С какими алыми камелиями? — переспросил его заинтригованный священник.
— А в газете. Не читали?
— Нет, не читал…
— По поручению одного непременного партнера в нашей компании, — вы понимаете меня?.. — священник утвердительно кивнул, — я передал учительнице Табай букет алых камелий, присланных на мое имя из столицы, а сегодня утром я узнал из сообщений в газете, что пароль бунтовщиков: «алые камелии»… Падре, вы должны помочь мне, вы должны сейчас же пойти в женскую школу и забрать букет, который эта глупышка, должно быть, хранит как зеницу ока!